По лицу коменданта скользнула тень недовольства.
— Ну, хоросо — йороси, йороси[18], — согласился он. — Это есть демоскратос: солдат, офицер — один котерок каса. — Он хлопнул в ладоши, и в кабинет неслышно вошел солдат с подносом, на столе появились бутылки сакэ, тарелки с фасолью и фруктами.
Полковнику Кабаяси было за пятьдесят. У рта пролегли глубокие морщины, над узкими черными глазами щеткой торчали остистые брови, что придавало его лицу сердитое выражение.
Выпив чашку холодной воды, Русанов предложил незамедлительно приступить к переговорам.
— О, вы хотите торопиться? — деланно изумился комендант. — Тихо едес — дарсе будес — так говорят росскэ.
— От того места, куда едешь, — добавил Русанов.
— Просу, кусай сакэ, — заискивающе улыбнулся хозяин, наливая в рюмки вино.
Русанов настойчиво повторил — надо немедленно приступить к переговорам.
— Хоросо — йороси. Брицпереговор! — весело произнес Кабаяси и сообщил, что комендантом крепости он стал лишь вчера вечером, а до этого был начальником унтер-офицерской школы в Халзи-Оршане. Школу он пытался вывезти по железной дороге в глубь Маньчжурии, но на станции Ханахай эшелон попал под бомбежку. Пришлось вместе с баргутскими кавалеристами уходить в горы.
— Когда мы приступим к переговорам? — перебил Русанов.
Кабаяси встопорщил остистые брови, согнал с лица улыбку, спросил, на каких условиях русские хотят принять капитуляцию?
— Условия обыкновенные: сложить оружие, сдаться в плен, — ответил Русанов. — Мы гарантируем вам жизнь, офицерам оставим холодное оружие.
Кабаяси удовлетворенно кивнул:
— Аригато[19]. Усровия йороси, но есть, как говорица, один загвоздка.
Кабаяси, с трудом подбирая русские слова, начал объяснять. Командующий 3-м фронтом генерал Усироку Дзюн разрешил ему сдать Ворота Дракона, но одновременно приказал взорвать склад с четырьмя тоннами горючего. Не будут ли русские возражать против выполнения приказа?
— Горючее вы обязаны сдать полностью, — категорически потребовал Русанов. — Иначе мы не можем гарантировать вам безопасность.
— Но я имею приказ.
— Если вы взорвете склад, мы прекратим переговоры и начнем бой. Зачем бесцельно проливать кровь? Вы и без того потеряли много людей в Хиросиме и Нагасаки.
— Хиросима? Нагасаки? — вскинул голову Кабаяси. — Япония не потеряла там ни одного сордата. Ни одного!
Волобой дал на переговоры десять минут. Они уже прошли, а ничего, по существу, не было сделано. Дипломатический такт не позволял Русанову часто прерывать собеседника, Кабаяси пользовался этим, пространно говорил и говорил.
— Прошу извинить, господин полковник. Мы спешим, — прервал его Русанов. — Или вы немедленно сдаете все оружие и горючее, или мы прерываем переговоры.
— Я буду спросить штаб. — Кабаяси кинулся к полевому телефону. Он долго добивался, чтобы его соединили с каким-то генералом, кому-то угрожал. Русанов ждал. Ему хотелось уйти, но тогда — бой, тогда бригада потеряет горючее: японцы успеют его сжечь. Что же делать? Видимо, самураи хотят выиграть время, чтобы подтянуть к перевалу войска.
— Если вы не согласитесь сдать оружие и горючее, мы не будем ждать ни одной минуты, — резко сказал Русанов.
Поликарп Посохин в это время снял свой вещмешок, дернул завязку.
— Видно, не зря прихватил я карманную артиллерию, — тронул он локтем Иволгина.
Кабаяси опять потянулся к телефону:
— Исо несколько минута... — Он приподнялся, глянул на боковую дверь и, помрачнев, снова опустился на стул.
— Итак, полковник, мы уходим! — Русанов направился к выходу. Но дверь оказалась запертой.
— Что это значит? Вы...
Боковая дверь вдруг распахнулась, и в кабинет буквально ввалились японские солдаты с вытянутыми вперед штыками.
— Руки вверх! — крикнул вбежавший вместе с ними майор Мамура с пистолетом в руке. Он был чисто выбрит, в новеньком френче.
В то же мгновение Иволгин выхватил из вещмешка Посохина две противотанковые гранаты, тряхнул ими над головой и ринулся на Мамуру.
— Бей гадов!
— Круши! — гаркнул Забалуев.
Японцы от неожиданности шарахнулись назад — захлопнули за собой железную дверь. Иволгин тут же задвинул дверной засов.
Неожиданный поворот дела ошеломил всех. Автоматчики с затаенной тревогой и открытой злостью смотрели на тяжелую дверь, за которой скрылись японцы.