– Скверная погода! – сказал я. – Боюсь, миссис Хитклиф, не пострадала ли ваша дверь из-за нерадивости слуг: мне пришлось изрядно потрудиться, пока меня услышали.
Она и тут промолчала. Я глядел на нее, она глядела на меня – во всяком случае, остановила на мне холодный невидящий взгляд, от которого мне стало до крайности не по себе.
– Садитесь, – буркнул молодой человек. – Он скоро придет.
Я подчинился, кашлянул, окликнул негодницу Юнону, которая соизволила при этом повторном свидании пошевелить кончиком хвоста, показывая, что признает во мне знакомого.
– Отличная собака! – Я начал снова. – Не думаете ли вы раздать щенят, сударыня?
– Они не мои, – молвила любезная хозяйка таким отстраняющим тоном, каким не ответил бы и сам Хитклиф.
– Ага, вот это, верно, ваши любимцы? – продолжал я, указывая на кресло в темном углу, где, как мне показалось, сидели кошки.
– Странный предмет любви, – заметила она с презрением.
Там, как на грех, оказались сваленные в кучу битые кролики. Я еще раз кашлянул и, ближе подсев к очагу, повторил свое замечание о дурной погоде.
– Вам не следовало выходить из дому, – сказала она и, встав, сняла с камина две яркие жестянки.
До сих пор она сидела в полумраке; теперь же я мог разглядеть всю ее фигуру и лицо. Она была тоненькая и совсем юная, почти девочка – удивительного сложения и с таким прелестным личиком, какого мне еще не доводилось видеть: мелкие черты, необычайно изящные; льняные кольца волос, или скорей золотые, падали, несобранные, на стройную шею, а глаза, если бы глядели приветливей, были бы неотразимы; к счастью для моего впечатлительного сердца, я прочел в них только нечто похожее на презрение и вместе с тем на безнадежность, странно неестественную в ее возрасте. Чайницы стояли слишком высоко, она едва могла дотянуться до них; я сделал движение, чтобы ей помочь; она повернулась ко мне, как повернулся бы скупец, если бы кто-нибудь сунулся ему помогать, когда он считает свое золото.
– Мне не нужно вашей помощи, – огрызнулась она, – сама достану.
– Прошу извинения, – поспешил я ответить.
– Вас приглашали? – повторила она.
– Нет, – сказал я с легкой улыбкой. – Вам как раз и подобало бы меня пригласить.
Она бросила ложку с чаем обратно в чайницу и с обиженным видом снова уселась: на лбу наметились морщины, румяная нижняя губа выпятилась, как у ребенка, который вот-вот заплачет.
Между тем молодой человек набросил на плечи совсем изношенный кафтан и, выпрямившись во весь рост перед огнем, глядел на меня искоса сверху вниз – ну, право же, точно была между нами кровная вражда, неотомщенная обида. Я не мог понять – слуга он или кто? И одежда его, и разговор были грубы и не выдавали, как у мистера и миссис Хитклиф, принадлежности к более высокому сословию; густые русые кудри его свисали лохматые, нечесаные; щеки по-мужицки заросли бакенбардами, а руки были у него загорелые, как у простого работника; но держался он свободно, почти высокомерно и не проявлял рвения слуги перед хозяйкой дома. Не видя явных признаков, по которым я мог бы судить, какое место занимает он в доме, я почел за лучшее не замечать его странного поведения; а через пять минут явился Хитклиф, и я почувствовал себя не так неловко.
– Как видите, сэр, я пришел, как обещал! – воскликнул я с напускной веселостью. – И боюсь, мне придется посидеть у вас полчаса, если вы предоставите мне на это время пристанище от непогоды.
– Полчаса? – сказал он, стряхивая белые хлопья со своей одежды. – Удивляюсь, почему вам вздумалось гулять в самый разгар бурана. Знаете ли вы, что рисковали заблудиться на болоте? Даже людям, хорошо знакомым с местностью, в такие вечера случается сбиться с дороги; а сейчас, доложу вам, нельзя рассчитывать на быструю перемену погоды.
– Не дадите ли вы мне в проводники какого-нибудь паренька? А заночевал бы он на Мызе. Вы не можете отпустить со мной кого-нибудь из работников?
– Не могу.
– Нет, в самом деле? Что ж, придется мне положиться на собственное разумение.
– Гм! Когда же мы наконец сядем чай пить? – крикнул он парню в потрепанном кафтане, бросавшему попеременно свирепый взгляд то на меня, то на молодую хозяйку.
– Он тоже будет пить? – спросила та, обратившись к Хитклифу.
– Извольте подавать на стол, – прозвучало в ответ, и так яростно, что меня передернуло. Тон, каким сказаны были эти слова, изобличал прирожденную злобность нрава. Теперь я уже не назвал бы Хитклифа превосходным человеком. Когда все было приготовлено, он пригласил меня к столу, сказав: «Ну, сэр, придвигайте ваш стул». Мы все, не исключая деревенского парня, сели за стол и в строгом молчании принялись за ужин.