Я полагал своим долгом, раз уж я навел тучу, как-нибудь ее рассеять. Не могли же они изо дня в день сидеть так угрюмо и молчаливо. Казалось немыслимым, чтобы люди, как ни дурен их нрав, могли изо дня в день сходиться за столом с такими сердитыми лицами.
– Странно, – начал я, жадно выпив первую чашку и ожидая, когда мне нальют вторую, – странно, до чего привычка меняет наши вкусы и понятия: иной человек даже и вообразить не в состоянии, что может быть счастливым, живя в таком полном отрешении от мира, как живете вы, мистер Хитклиф. Да, я сказал бы, что вы, в кругу своей семьи, с вашей любезной леди, чей гений правит вашим домом и вашим сердцем…
– Моей любезной леди! – перебил он с усмешкой чуть не дьявольской. – Где она, моя любезная леди?
– Я имел в виду миссис Хитклиф, вашу супругу.
– О, превосходно! Вы хотели сказать, что ее дух взял на себя роль ангела-хранителя и оберегает благополучие Грозового Перевала теперь, когда ее тело покоится в земле! Не так ли?
Поняв, что оплошал, я попытался поправить промах. Мне бы следовало сообразить, что при такой разнице в возрасте эти двое едва ли были мужем и женой. Ему лет сорок, пора расцвета духовных сил, когда мужчина редко обольщается надеждой, что девушка пойдет за него по любви: эта мечта становится утехой наших преклонных лет. А той с виду семнадцать.
Тут меня осенило: верно, этот деревенщина, что сидит со мною рядом, прихлебывает чай из блюдца и берет хлеб немытыми руками, – ее муж. Хитклиф-младший, конечно! Похоронили себя заживо, и вот последствия: девушка бросилась на шею этому мужлану, попросту не зная, что есть на свете люди получше! И жалко, и грустно! Нетрудно понять, как сильно должна была она пожалеть о своем выборе, увидев меня! Эта мысль покажется, верно, самонадеянной, но нет, такою она не была. Мой сосед представлялся мне почти отталкивающим; о себе же я знал по опыту, что я довольно привлекателен.
– Миссис Хитклиф приходится мне невесткой, – сказал Хитклиф, подтверждая мою догадку. При этих словах он метнул странный взгляд в ее сторону – взгляд ненависти; или мышцы его лица устроены иначе, чем у всех людей, и не передают языка души.
– Разумеется, теперь я вижу. Это вы – счастливый обладатель благодетельницы-феи, – заметил я, поворачиваясь к своему соседу.
Ошибка оказалась хуже прежней: юноша побагровел, сжал кулак с явным намерением пустить его в ход. Но, видимо, одумался и отвел душу, разразившись грубой руганью по моему адресу, которую, однако, я предпочел пропустить мимо ушей.
– Не везет вам с догадками, сэр, – проговорил хозяин, – ни один из нас не имеет счастья обладать вашей доброй феей; ее супруг умер. Я сказал, что она моя невестка, значит, она была замужем за моим сыном.
– А этот молодой человек…
– Не сын мой, конечно.
Хитклиф опять улыбнулся, словно было слишком смелой шуткой навязать этого медведя ему в сыновья.
– Меня зовут Гэртон Эрншо, – рявкнул юноша, – и советую вам уважать это имя!
– Я отнюдь не выказал неуважения, – сказал я в ответ, посмеявшись в душе над тем, с каким достоинством доложил он о своей особе.
Он глядел на меня слишком долго – я не счел нужным выдерживать его взгляд, боясь, что уступлю искушению отпустить ему пощечину или же громко рассмеяться. Я чувствовал себя решительно не на месте в этом милом семейном кругу. Гнетущая атмосфера дома сводила на нет доброе действие тепла и уюта, и я решил быть осторожней и не забредать под эту крышу в третий раз.
С ужином покончили, и, так как никто не проронил ни слова, чтоб завязать разговор, я встал и подошел к окну – посмотреть, не переменилась ли погода. Печальная была картина: темная ночь наступила до времени, смешав небо и холмы в ожесточенном кружении ветра и душащего снега.
– Вряд ли я доберусь до дому без проводника, – вырвалось у меня. – Дороги, верно, совсем замело; но даже если б они были расчищены, едва ли я хоть что-нибудь увидал бы на шаг впереди.
– Гэртон, загони овец под навес. Их засыплет, если оставить их на всю ночь в овчарне. А выход загороди доской, – сказал Хитклиф.
– Как же мне быть? – продолжал я с нарастающим раздражением.
Ответа не последовало, и я, оглядевшись, увидел только Джозефа, несшего собакам ведро овсянки, и миссис Хитклиф, которая склонилась над огнем и развлекалась тем, что жгла спички из коробка, упавшего с камина, когда она водворяла на место чайницу. Джозеф, поставив свою ношу, обвел осуждающим взглядом комнату и надтреснутым голосом проскрипел: