Выбрать главу

Катерина Дементьева

Грустная девушка у жуткого озера

[Инга]

0. сцена

Раз-раз, тук-тук, меня слышно?

Я сижу на плохо освещенной сцене, где все кажется зерненым, будто на фотографии в плохом качестве. Разглядываю размытый зал, размытые края сцены, размытый микрофон, размытые пальцы на руке, которыми я цепляюсь за него. Пятна света дрожат и двигаются, некоторые совсем бледные, некоторые меня слепят.

Я балансирую на высоком табурете, но в то же время я бегу по лесу после стычки с Ксенией. Она выглядела утомленной, а не напуганной сегодня, и это меня рассердило. Я бегу по лесу и представляю, как здорово мне будет с ее отцом – если бы она знала о том, что мы с ним проделываем, наверняка бы скривилась. Мне нравится эта мысль, мне нравится бежать. Я люблю бегать.

Я бегу, я сижу, я постукиваю по микрофону, звук получается гулкий, хриплый. Я бездыханно выкрикиваю имя, когда распахиваю дверь – ни сцены больше, ни микрофона, ни леса, ни счастливой тишины ума от бега.

Все – в крови.

То есть вовсе ничего не в крови, просто тело лежит посреди комнаты – я потом осознаю это, как и многое другое, и все-таки в моих воспоминаниях все – в крови. Все ей пропахло. У всего ее текстура, температура, тягучесть.

Возможно, тело было вовсе и не тело, и я могла спасти его, но я не думаю ни о чем таком. Я боюсь крови, так боюсь. Я сползаю на пол, обхватываю колени рукой и закрываю глаза. Кто-то кричит. Возможно, я.

Я сижу на плохо освещенной сцене, где все кажется зерненым, как будто во мне такая доза ___, что острота зрения упала. Я в общей комнате, где шумит телевизор, шумят разговоры, шумит ветер на улице, но я на сцене. Некоторые замечают, некоторые знают.

У меня есть полное право начать эту историю. Но я не хочу говорить. Другие зато – очень. Я толкаю микрофон к [Повелительнице Топоров], пускай она начинает. Слезаю со стула, встаю с дивана, направляюсь будто бы в свою комнату. Санитары мне верят, глупые. Я не иду к себе. Я иду бегать в лес.

Я сбегаю.

1. похороны

Первая официальная часть похорон подходила к концу. Священник с притворным ужасом на лице убежал, забавно подбирая края рясы, стараясь не запачкать их, не выронить библию, и захлопнул за собой дверь церкви. Ряженые монстры завопили, забегали вокруг, стали торжественно демонстрировать лом, которым вскроют гроб, сеть, в которую завернут тело, чтобы утащить к озеру, – в этот момент пошел снег. Это было плохо.

Вы не поймите меня неправильно, я люблю белое великолепие, которое прячет за собой грязь и серость, ровно так же, как и любая моя соседка – сильно люблю, но Ксения и так была слишком безучастной все похороны, а теперь, когда ей нужно было, и никто ведь даже не требовал искренности или артистичности, когда нужно было просто попытаться отбить у монстров тело, сделать вид, что бросаешься на его защиту, дурная девица повернула руку ладонью вверх и задумчиво разглядывала, как на нее падают крупные снежинки. Не дело. Совершенно не дело. Я стояла достаточно близко, чтобы толкнуть, но это привлекло бы ненужное внимание, поэтому пришлось подойти к вопросу более традиционным способом.

Я набрала побольше воздуха, расхохоталась так, что заглушила даже ряженых монстров, и, когда все глаза были на мне – кроме нужных, естественно, – проорала:

– А священника-то видели? Священника? Вот умора!

Схватилась за юбку, задрала – ух, ледяной ветер по ногам, приятного мало, но что же делать? – я побежала в сторону церкви, высоко запрокидывала колени, подпрыгивала – толпа повеселела, послышались смешки, привычное – вот Повелительница топоров дает, давно вроде уже ничего не выбрасывала, а вот снова. Повелительница топоров – это я. Одновременно долго и коротко рассказывать, но главное – не хочется. Периферическим зрением я заметила, что санитары переглядываются: Антона мое поведение, кажется, больше позабавило, вот и ладно, вот и здорово, опасаться стоило именно его; но главное, что я заметила: Ксения недоуменно оглянулась, быстро сообразила, что происходит, и бросилась к гробу с почти даже убедительным криком:

– Не позволю гадким монстрам трогать моего отца!

Умница.

После все пошло как надо: Ксению оттеснили от гроба, и она даже устроила небольшое шоу, попыталась вырваться, но гроб все-таки вскрыли, тело вытащили, завернули в сеть и уволокли. Ксения отдышалась, позвала всех отобрать тело у монстра, жители бодро согласились и, пока она делала вид, что изучает следы, ищет правильный путь, постепенно отбивались от группы, чтобы неизбежно прибиться к пабу, где скоро должны были начаться поминки. Санитары сегодня были в хорошем настроении, так что даже пациенты могли рассчитывать на горячий грог или хотя бы чай. В лечебнице всю осень было холодно: было отопление или нет, растоплены ли были камины, обжигали ли печи – мы мерзли, санитары мерзли, врачи мерзли. Потом, ближе к зиме, здание неохотно начинало прогреваться, мы – вместе с ним, и к середине сезона все изнывали от жары и сухости, как обычно – вместе, без разницы, доктор ты с десятком дипломов или Повелительница топоров с банальной, жуткой, длинной, но короткой историей. Я ненавидела жару, но сейчас, в этот невыносимый холод я мечтала о ней, ждала, когда тепло наконец пробьется, и лечебница согреется, и мы тоже.