Монастырь и прилегающий к его высоченной стене пруд были для нас, мальчишек, излюбленными местами времяпрепровождения. В пруду мы ловили карасей и уклеек, а также пытались отыскать золотые вещи, якобы спрятанные там монахами во время войны с Наполеоном. Успеха наши старания, однако, не имели.
Зимой на пруду расчищали каток, который собирал немало народу. Ближе к весне лед разрезали на кубики и на грузовиках увозили в ледник для хранения продуктов.
Задние монастырские ворота ведут на известное всем Новодевичье кладбище, в ту пору совершенно открытое. Среди знаменитых захоронений больше других нас привлекали памятники летчикам, погибшим в авиакатастрофах. В монастырской стене их несколько, с изображениями самолетов и описанием происшедшей трагедии. Иногда удавалось попасть на похороны с оркестром и большим количеством народу. На погребении генералов и адмиралов всегда был салют, после которого мы разыскивали в траве или снегу приятно пахнущие порохом гильзы. На этом же кладбище у могилы Зои Космодемьянской в десять лет меня торжественно приняли в пионеры.
За парком, берущим начало напротив нашего дома, идет спуск к Москва-реке, на берегу которой стоит дом культуры прядильной фабрики с большим кинозалом. Кино для нас было главным, а точнее, единственным культурным развлечением. В клубе мы занимали места на полу за барьером у самого экрана. Близость действия производила неизгладимое впечатление, и после каждого фильма мы долго пересказывали его друг другу на понятном только нам языке возгласов и междометий.
Однажды перед обедом родители послали меня за хлебом в булочную, что была в соседнем доме. По дороге я встретил приятелей, направлявшихся на Ленинские горы ловить рыбу. Понятно, что это меня сразу заинтересовало, и я присоединился к дружной компании.
Погода была отличная, мы, не задерживаясь, прошли через монастырские пруды, железнодорожный мост, речку Сетунь, а там и до высокого берега Москва-реки рукой подать.
В те годы набережной на Ленинских горах не было, и берег пребывал в первозданном виде. Деревья и кустарники подходили к самой воде, чистые ручьи от многочисленных источников впадали в речку по узким овражкам, круто спускавшимся с горы. Ручейки были совсем мелкие с чистым песчаным дном, что выгодно отличало их от реки, по которой буксиры, оставляя за собой мазутные пятна, таскали баржи, груженные песком и лесом. Рыбешки из реки заходили в эти чистые ручейки, где едва могли плавать, цепляясь за дно. Обычно это были небольшие налимы, длиной сантиметров пятнадцать – двадцать. Ловить их можно было прямо руками. Уже через час, обойдя с десяток ручьев, мы имели неплохой улов. Сначала думали отнести добычу домой, но нести улов было не в чем, и мы решили поджарить налимов на костре, поскольку к тому времени сильно проголодались. Спички кто-то предусмотрительно захватил, и костер приятно задымил выбранную нами уютную полянку. Жареная рыба не слишком удалась, без соли есть ее было трудно. Но это настроения нам не испортило, и мы решили, что завтра поход повторим, подготовившись более основательно.
Вернувшись, я не забыл купить хлеб. Однако дома ждали уже не столько хлеб, сколько меня. Мимолетная радость от моего появления тут же сменилась совсем иными эмоциями. Полдня, проведенные мною на природе, вызвали дома озабоченность, которая приняла для меня совершенно нежелательную форму. Больше я никогда не ходил за хлебом через Ленинские горы.
К своему стыду, первые школьные годы я не помню так же отчетливо, как дворовый мальчишеский досуг. Более-менее устойчивая картина событий начинается только с третьего класса. В том году произошла одна из реформ школьного образования, и наша до того времени мужская школа превратилась в смешанную. Это событие было из ряда вон выходящим и поэтому четко отложилось в памяти.
До того девчонки ни в коей степени не присутствовали в нашей мальчишеской жизни, и вдруг они появились в великом множестве, да еще со своими правилами. Нашему удивлению не было предела, когда на переменках, вместо того чтобы носиться по коридору и толкаться, они чинно расхаживали парами среди нашей кутерьмы. Никакие насмешки и более грубые воздействия не могли нарушить эти устои. Как я потом понял, такие прогулки с доверительным перешептыванием были своеобразным ритуалом для установления и демонстрации отношений, а также обсуждения коварных интриг.