На каждом перекрестке стихийно возникали сходки, на которых ораторы призывали к свержению самодержавия. Учащиеся Кутаиса собрались на свою сходку на горе Баграта, возле развалин храма.
Впервые в жизни Галактион прочитал здесь свои стихи. Навсегда запомнилась ему тишина, наступившая в толпе подростков, когда он объявил, что прочтет им свое стихотворение, десятки устремленных на него глаз, напряженные лица, радостные возгласы приветствия и одобрения.
Но для «решительного боя» силы были слишком неравные.
Кутаис, отрезанный от остальной Грузии, еще сопротивлялся царским войскам. В городе начался военный террор. Было приказано расстреливать на месте каждого, у кого найдут оружие. Перед глазами Галактиона маячили объявления кровавого усмирителя Кавказа генерала Алиханова с требованием выдачи революционеров.
И двенадцатилетний мальчик был не по-детски стойким и мужественным. В дни безвременья, безысходного отчаяния он помнил о мужестве, стойкости, непреклонности своего народа, так грозно проявившихся в то кровавое время, и говорил с глубокой убежденностью очевидца и участника:
Много лет спустя Маяковский, вспоминая кутаисскую пору своего детства, сказал: «Стихи и революция как-то объединились в голове». С не меньшим правом мог это сказать о себе Галактион.
И чем неистовее бесновалась реакция, тем неотступнее владели им стихи — последний отблеск свободы, озарявший тогда его жизнь!
Как и мечтала когда-то мать, Галактион окончил училище и был принят в Тифлисскую духовную семинарию на казенный счет. Город, многократно воспетый художниками и поэтами, покорил его воображение. Он часто бродил по ночному Тифлису. Чуткое эхо его шагов отзывалось строфами Бараташвили и Верлена, Пшавела и Эдгара По.
Ритмическая череда крутых подъемов и пологих спусков подсказывала нужные строки, образы, интонации. В эти часы он вживался в строй их мыслей, чутко улавливал особенности стиля, разгадывал их «секреты». Культ поэзии царил и в стенах семинарии. Как ни «пытались чиновники в рясах обуздать пламенный грузинский нрав, он прорывался влюбленностью в стихи. Здесь творения Ильи и Акакия помнили тверже, чем «откровения» отцов церкви.
Галактион был понятливым и благодарным учеником. Уже в одном из самых ранних стихотворений он не только приговорил разнуздавшуюся великодержавную реакцию через аллегорический образ «большой лужи, без края и границ», но и обнаружил ее бессилие перед мощью, которая таится в народе:
Шли месяцы… Имя Галактиона все чаще стало появляться на страницах газет. Акакий Церетели пригласил его сотрудничать в журнале «Паскунджи». На его страницах было опубликовано стихотворение, которое навлекло на него гнев бдительного начальства:
Когда же до чуткого слуха ректора дошло «Первое мая», опубликованное в газете социал-демократического направления, юношу как политически неблагонадежного исключили из семинарии. Теперь, по закону Российской империи, двери всех учебных заведений страны перед ним закрылись. Жить было не на что, и лишь стараниями друзей Галактион получил место учителя в деревне Парцсхнали.