— Хорошее болото, мне нравится, — сообщил он недоуменно пялящемуся Сашке. — Глубокое и сосет на зависть самой прожженной портовой шлюхе. Прямо замечательное болотце, ети его вперегиб.
— Лучше бы ты утонул, — с сожалением промычал барон.
— Желать смерти ближнему последнее дело, — усовестил его Рух и полез в седло. С него ручьями стекала тухлая зеленая вода. Объяснять ни барону, ни лошадям свой экстравагантный поступок он не намеревался, мало ли какая блажь способна человеку в голову прийти. Может, жарко и освежиться решил, кому какое дело вообще? Или непреодолимая тяга к купанию в первой попавшейся луже. Этакая благородная блажь…
Дорога вилась по краю трясины, порой превращаясь в жидкое месиво, в котором ноги коней тонули по бабки и выдирались с неаппетитным причавкиванием. Деревья у воды гнили на корню, сбрасывая листву и почерневшую, слизистую кору, беспомощно протягивая голые, искривленные ветки. Гигантские елки, устав цепляться за размытую землю, падали в болото и медленно тонули, обрастая лишайником, ряской и мхом. На умерших лесных исполинах распускались мелкие «поджирушки», остро пахнущие падалью белесенькие цветки, привлекающие лягушек и насекомых к спрятанным пастям. На поверхности то и дело надувались и лопались зеленые пузыри, источая запах протухших яиц. Вдали от берега иногда появлялись и пропадали костистые спины уродливых рыбин в руку длиной.
За спиной что-то шмякнулось, будто упал мешок, набитый говном. Рух обернулся и закатил глаза. Ну да, ненамного ошибся. Сашка как-то ухитрился вывернуться, свалился под копыта коня и пытался сбежать, извиваясь в грязи громадным червем.
— Дурак, что ли, совсем? — ласково спросил Рух. — Куда ты собрался?
— Подальше от тебя, — просипел Сашка, устал трепыхаться и замер.
— Таким макаром тебе до ближайших людей года четыре ползти, — объяснил Бучила, словно дитю. — На что ты рассчитывал, я не пойму?
— Ни на что. — Сашка обиженно запыхтел. — Лучше пускай нечисть лесная сожрет, чем с тобой.
— Ну, кстати, да, довольно резонно. — Бучила спешился, подавил вялое сопротивление и взгромоздил Сашку обратно на лошадь. — Ты это, давай не балуй, лежи смирно, ожидай своей участи. Обещаю — будет интересно.
Спустя версту дорога ушла от болота, продралась сквозь заплесневелый малинник и вывела на развилку, отмеченную огромным замшелым валуном, наполовину вросшим в землю и покрытым странными, невиданными прежде знаками, напоминавшими письмена. Профессора Вересаева бы сюда, старик бы, наверное, эту каменюку расцеловал. Что там Шушмар говорил? Чудь белоглазая, когда появляется в этих краях, мажет булыгу кровью. Зачем, почему? Одному дьяволу ведомо.
Он свернул вправо, и спустя полверсты у Бучилы начала тяжелеть голова. Череп будто выскребли, а внутрь залили расплавленного свинца. Странное, тревожное чувство. Мысли путались и скакали, превращаясь в траханый хоровод. В руках и спине появилась противная слабость. Наверное, все оттого, что слишком много в последнее время стал на солнце торчать, надо завязывать. Больше всего хотелось забиться в темную, сырую нору и отдохнуть, прижавшись боком к своим… Чего? Каким на хер своим? «Таким же, как ты». Рух с силой потряс башкой, прогоняя поганое наваждение. Он словно слышал чей-то чужой голос, который уговаривал, манил, обещал… Иногда голос вдруг исчезал, оставляя тупую, ноющую боль в висках, но потом возвращался и нежно шептал. Скоро залитый солнечным светом березняк сменился угрюмым и влажным еловым бором, где вечно царствует зыбкая полутьма. Под копытами мягко пружинил ковер из осыпавшихся желтых иголок и серого ломкого мха. Мрачные заросли были совершенно безжизненны и пусты. Ни зверей, ни насекомых, ни птиц. Так попросту не бывает, и этот вымерший зловещий лес указывал, что они на верном пути. Первый звоночек. А чуть погодя прозвучал и второй: теплый ветерок принес запах разлагающейся плоти — тяжелый, смрадный, выворачивающий нутро. Словно где-то рядом гнила туша громадного монстра, из тех, что приходили с Пагубой, издыхали, а потом десятилетиями отравляли своей падалью воздух, землю и воду. Голос в голове стих, сменившись монотонным жужжанием. Бучила впал в мутную полудрему и дважды чуть не свалился с коня. И чем дальше, тем хуже.
Лес потихонечку начал редеть, Рух свернул в заросли, попытался красиво спешиться, но вместо этого выпал из седла и обнаружил себя рожей во мху, мычащим и пускающим слюни. Он на мгновение потерял сознание, перед глазами все плыло и прыгали черные искорки. Голова и вовсе перестала соображать. С трудом поднялся и привязал коней к дереву, ноги не слушались, колени дрожали. Отдохнуть вам надо, милорд, отдохнуть. Себя не пожалеешь, разве кто пожалеет? То-то и оно…