Эпилог
Полгода спустя
Трактир «Разбегаевский», притулившийся на бедной окраине Великого Новгорода в Знаменском переулке, несмотря на вечерний час был тихий и полупустой. Местные завсегдатаи, состоящие из воров, грабителей, профессиональных нищих, карманников и прочих отбросов, начинали стекаться в заведение ближе к полуночи. Тусклые масляные лампы едва разгоняли густую, плотную темноту, пропахшую дымом, жареным луком, немытыми телами и кислыми щами. Под грубыми, засаленными столами сновали крупные крысы, на полу хлюпали неизвестного происхождения лужи. В одной, у самого входа, сладко похрапывал обоссавшийся бородатый краснорожий мужик, и никто его и не подумывал выгонять. Христианское милосердие не дозволяло выкинуть несчастного на трескучий декабрьский мороз.
Рух Бучила, по случаю выбравшийся в столицу, забился в самый дальний и темный угол и медленно потягивал из грязноватой деревянной кружки на удивление не самое дрянное темное пиво, закусывая ломтиками поджаренного ржаного хлеба, сдобренного солью и чесноком. Он ждал старого друга. Дверь открывалась и закрывалась. Люди сменяли друг друга, и, когда пиво почти уже кончилось, и он подумывал сходить за добавкой, внутрь вошел высокий человек в черном плаще и треуголке, надвинутой на глаза. Лицо вошедшего скрывал покрытый инеем платок. Человек подошел к стойке, взял себе пива и медленно пошел в противоположный от Руха угол, но, словно передумав, сменил направление и опустился за соседний столик, сев к Бучиле спиной. К пиву не притронулся и платок с лица не убрал.
— Ну здорово, — тихо сказал Рух, делая вид, что человека не видит.
— Здорово, — отозвался человек, и Бучиле показалось, что он и правда никогда не видел его. Голос барона Краевского изменился, став глуше и жестче, из него пропали дурашливые, веселые нотки. — Я б тебя обнял, да в другой, наверное, раз.
— Как жизнь? — поинтересовался Бучила. — Всеж-таки сманил Мелецкий тебя?
Рух с Сашкой связь до последнего времени не поддерживал, но по слухам знал точно, что барон бросил университет и поступил, как мечталось, на службу в Тайную канцелярию в звании асессора третьего класса.
— И манить не надо было, — отозвался Краевский. — Он предложил, я отказываться не стал. После всего, что случилось, обрыдло все, и учеба, и пьянки, и бабы, ну и решил Родине послужить. Думал, весело будет, а хер там бывал, никаких тебе погонь, схваток на шпагах и соблазнений загадочных красоток. Или бумажки сраные перебираю, или на морозе сутками торчу, вроде как за кем-то слежу. А потом вдругорядь отчеты проклятущие строчу на двадцать страниц. Сам как?
— Хандрю, — признался Бучила. — Ничего не хочется, ничего не можется, лежу — гляжу в потолок, паутиной да пылью зарос. Вот, решил развеяться, в столице побывать, тебя повидать.
— Я аж не поверил, когда какой-то черт от тебя весточку передал, — Сашкин голос чуть потеплел. — Обрадовался, чего говорить, сам уж к тебе ехать хотел, да времени нет. По твоей просьбе, прости, ничего не нашел. Нет никакого Михаила Кондаурова. Адрес верный, женщина там живет и двое детей, имя-фамилия сходятся, я ее навестил полтора месяца назад под видом должника мужа и выяснил, что он пропал. Работал экспедитором в «Торговой компании Фитца» на Вышнеготской. Я и туда наведался, но там «Новгородское отделение общества трезвости», ужасная контора, я тебе доложу, и о никакой торговой компании Фитца слыхом не слыхивали. А самого Кондаурова будто и не было никогда, человек-загадка. Я все проверил, в бумажках-то я, сука, дока теперь: ни приписного, ни записей в метрических книгах, ни исповедной росписи. В налоговом и армейском реестре отсутствует. Невидимка, фантом.
— Фамилия вымышленная? — предположил Рух.
— Может, и так, — согласился Сашка. — Вот только страницы, где должен был упоминаться Кондауров, во всех документах отсутствуют. Вырваны с корнем, и никаких следов теперь не найти. Был человек и исчез. Кто хоть он был?