— Не знаю, — соврал Бучила, не собираясь втягивать барона в опасное дело. — Знакомый один просил пропавшего человека найти. На нет и суда нет. Спасибо.
— Да не на чем, — разочарованно отозвался Краевский. — Думал, вдруг, может, важное что. Знаешь, я, кстати, тут справки по нашему делу решил навести. Так, между прочим, чтобы лишнее внимание не привлекать. И все одно накликал беду. Начальник лично вызвал и велел нос куда не следует не совать. Не угрожал, не ругался, ласково попросил, да от той ласки дрожь ледяная меня проняла. Оттого и конспирацию эту затеял, не нужно, чтобы нас с тобой видели, береженого бог бережет.
— Ты уж побереги себя, — искренне попросил Рух. — Истину все равно не узнаем, помяни мое слово. И сдается мне, истину ту лучше и вовсе не знать.
— Интересно мне, мочи нет никакой, так и подмывает вызнать все обо всем, — прорвался вдруг прежний Сашка, шебутной, страстный, готовый на любую, самую опасную авантюру. — Затаюсь на время, а потом сызнова копать начну. И раскопаю, голову на отсеченье даю.
— Дурак ты, — усмехнулся Бучила. — И дураком помрешь. Могилу себе раскопаешь, а не правду найдешь. Но вольному воля. Нужна будет помощь, дай только знать. Прощай, Сашка, рад был увидеться. Редко когда к смертному прикипаю, а тут вдруг случилось само по себе.
— Прощай, Заступа, — отозвался барон. — И спасибо тебе. Я тогда поблагодарить не успел, извелся через это дело потом. Ты ведь мне жизнь спас, когда по башке дал и потащил скармливать живым мертвякам. Если бы не ты, меня бы вместе со всеми мавки зарезали.
— Не стоит благодарности, — сказал, вставая, Рух. — То по случайности вышло. Береги себя, барон.
И он ушел, не подозревая, что с Сашкой Краевским они встретятся нескоро и встреча будет не особенно радостной…
С черного ночного неба на засыпающий Новгород мягкими хлопьями валил крупный, искрящийся снег. Окна горели теплыми отсветами, подворотни утопали в темноте и сугробах, где-то рядом орала шумная, пьяная компания, мимо проносились разукрашенные возки. Жизнь шла своим чередом, здесь никто и знать не знал, что случилось летом в лесах возле Вышнего Волочка. Газеты помалкивали, ограничившись заметками об уничтожении доблестной армией преогромной своры заложных, памятника профессору Вересаеву и Лесной страже никто не поставил, имен в граните не высек. Ни слухов, ни домыслов, ни пересудов. Будто и не было ничего, ни боли, ни ужаса, ни бесчисленных ненужных смертей. Ни-че-го. И вот из-за этого ничего Рух и боялся за неугомонного барона Краевского. Ведь обязательно поганец будет рыть и непременно нароет что-то, что Новгородская республика пытается тщательно скрыть: грязный, кровавый, паскудный секрет. Коих, впрочем, у каждого государства воз и тележка, дело обыденное. Все в этой истории было шито белыми нитками и воняло дерьмом так, что слезились глаза. Колдуны, мавки, мертвецы, Нарыв и чудовища сплелись в клубок без начала и без конца, и Рух никак не мог нащупать ниточку, ухватить ее и потянуть, распутывая узлы виток за витком. Но он точно знал, что рано или поздно отыщет правду, какой бы она ни была. А там будь что будет…
У неприметного двухэтажного дома под номером шесть по улице Знаменской он был через час. Зашел в парадную, поднялся наверх и постучал в седьмую квартиру. Спустя пару мгновений тишины послышались шаги, звякнул засов, и дверь приоткрылась на короткую, толстую цепь. В узкой щели открылось худое лицо женщины лет тридцати, красивой, бледной и очень печальной. В руке она держала плошку с огарком горящей свечи.
— Добрый вечер, — поздоровался Рух. — Наталья Кондаурова?
— Это я, — кивнула она. — Здравствуйте. Что вам угодно?
Бучила, без лишних предисловий и долгих вступлений, протянул руку и уронил из ладони гайтан с тяжелым резным крестом.
Женщина ахнула, отшатнулась, словно увидела Сатану, и едва не упала.
— Мама, мама, ты чего? — Из глубины квартиры выскочил белокурый мальчонка.
— Все хорошо, Илюша, все хорошо. — Женщина справилась с нахлынувшей слабостью. — Ступай к сестре, мне с дядей нужно поговорить.
Мальчишка ожег Руха подозрительным взглядом и послушно убежал.
— Это Мишин. — Женщина завороженно смотрела на крест.
— Он просил передать вам. — Бучила протянул распятие в дверь.
Она приняла крест с превеликой осторожностью и спросила:
— Значит… Значит, он мертв?
— Да, — кивнул Рух.