Томазов представил, как пытается зажать сестру Марию в темном углу, и болезненно сморщился. Причиндалишки оторвет, уже не пришьешь, только нитки переводить. Монашки, они странные, разве нормальная баба станет без мужика жить и молиться целые дни напролет?
Сестра Мария свернула на лестницу, уводящую вниз и озаренную прыгающим оранжевым светом масляной лампы. Лестница оборвалась небольшой квадратной площадкой с единственным табуретом перед низенькой арочной дверцей. Монахиня выудила ключ, щелкнул замок.
— Приступайте к работе, доктор. Вас встретит сестра Аграфена.
Петр Петрович обреченно вздохнул и протиснулся в узкую мощную, усиленную железными полосками дверь. За спиной хлопнуло и сразу защелкало, навечно отделяя доктора от мира живых. Он зачем-то подсчитал обороты ключа. Три. Очень хорошо! А чего хорошего-то?
В покойницкой было темно, прохладно и сухо, застоявшийся воздух имел приторно-солоноватый привкус и неприятно царапал язык. На стене помаргивала одинокая лампадка. Послышались шаги, и в проеме возникла фигура, несущая лампу в вытянутой руке.
— Добрый вечер, — Томазов внезапно охрип.
— Здравствуйте, — женский голос оказался приятен на слух. Петр Петрович ожидал встретить бледное, сморщенное, горбатое существо, избегавшее солнца и живущее среди мертвецов, но теплые отблески высветили симпатичную девку лет восемнадцати с острым, курносым носиком и огромными глазищами на половину лица. Томазов пожалел, что не видит спрятанных под апостольником волос. — Я сестра Аграфена, волею матушки настоятельницы исполняю послушание при бренных телах, чьи души прибрал Господь Бог.
— Петр Петрович Томазов. — Он приподнялся на цыпочках, пытаясь выглядеть выше. — Врач, анатом, хирург.
— Я вас ждала. — В глазищах можно было утонуть без остатка.
— Явился, как только смог, сударыня, — напыжился Петр Петрович.
— Сестра Аграфена, — поправила монашка и жестом увлекла его за собой.
Томазов оказался в следующем зале. Низкий потолок давил на макушку, вдоль стен тянулись высокие, узкие лавки, на трех из которых лежали накрытые холстиной тела. В центре из полутьмы проступали очертания большого стола. Монахиня неслышно порхала, зажигая лампы, висящие на железных крюках. От запаха ладана и благовоний голова пошла кругом.
— Не боитесь одна среди мертвяков? — поинтересовался Томазов.
— Они у меня смирненькие. — Аграфена чуть улыбнулась, и Петр Петрович понял, что безнадежно влюблен.
— Такая милая девушка и здесь.
— Поначалу страшненько было, — неожиданно призналась она, понизив голос так, словно их мог услышать кто-то другой. — А потом ничего, с божьей помощью притерпелась. Мертвые в намоленных местах не встают ни на третий день, ни на четвертый, проверено. Господь наш силен.
— Запах тут, с ума можно сойти. — Томазов чихнул.
— Несвежие они, — потупилась Аграфена. — Ладаном и спасаюсь.
— Вот эти? — Томазов кивнул на тела.
— Они.
— Осмотр проводили?
— Нет, что вы. — Аграфена перекрестилась. — Я только приглядываю, обмываю, одежду меняю, молюсь.
— А я резать буду.
— Спаси Господи. — Монахиня снова в испуге перекрестилась. — Матушка-настоятельница говорит, большой грех мертвых терзать. Не богоугодно то. Она бы и вас не пустила, если бы не указ.
— Против указа не попрешь, — согласился Петр Петрович, а про себя подумал: «Развели мракобесие, мертвых, видите ли, невозможно терзать. Тело — храм божий и прочая ерунда. Канули в Лету те времена, когда монастыри развивали науку». И спросил:
— Документы сопроводительные на умерших есть?
— Вот тут. — Монахиня подвела его к столику в дальнем углу и пододвинула мятый, заляпанный жиром листок.