— Непонятный случай, — признался Томазов. — Это словно какая-то противоестественная нервная система. Похоже, мы на пороге открытия, черт побери!
— Петр Петрович, — укоризненно сморщилась Аграфена.
— Простите, сестра, — спохватился Томазов, совсем позабыв, где находится, и в следующее мгновение резко отдернулся. Белесый налет едва заметно запульсировал, жилы натянулись, и левую руку трупа свел мышечный спазм.
— Вы… вы видели? — с придыханием спросил доктор.
Сестра Аграфена молча кивнула, не сводя с мертвеца расширенных глаз.
— Феноменально. — Томазов зачем-то понизил голос до шепота. — Ни за что бы не поверил, не увидь я все сам.
Он снова заметил легкое движение под плотью трупа, внутри чавкнуло, и из месива вдруг показалась голова какого-то существа: белесого, мерзкого, покрытого слизью, слепого червя. Тварь высунулась примерно на палец из своего уютного гнездышка и закачалась из стороны в сторону, словно принюхиваясь. Крошечный беззубый рот открывался и закрывался. Червяк попытался спрятаться обратно в труп, но не тут-то было.
— А ну-ка, голубчик, постой. — Томазов схватил червя трясущимися от возбуждения пальцами и потянул на себя. На ощупь тварюшка была плотной и скользкой. Червяк растянулся на целый вершок и задергался, намертво застряв в теле. И чем только держится, гад?
— Держите, сестра, — приказал Петр Петрович.
Аграфена ахнула и перехватила гибкое, тонкое тельце. Томазов кинулся к столику, забренчал инструментами, схватил пинцет, но проклятая железка выскользнула из рук и закатилась под соседнего мертвеца.
— Черт, черт. — Томазов упал на колени и зашарил под лавкой рукой.
— Петр Петрович, — дрожащим голосом позвала Аграфена.
— Минуту, сестра, — отмахнулся Томазов, увлеченно изучая находки. — Только не отпускайте!
— Петр Пет… — монахиня замолчала, и тут же за спиной резанул испуганный визг.
Томазов резко вскинулся, ударился затылком об лавку, обернулся и почувствовал, как глаза лезут на лоб. Вскрытый труп дергался и подскакивал, напрягая мышцы с жутким треском костей. Аграфена орала, забыв о черве и храбро пытаясь удержать труп на столе.
— Отойди, дура! — закричал Петр Петрович.
Мертвец внезапно обмяк, и монахиня, выдавив слабую, неестественную улыбку, произнесла:
— Все, уже все, с божьей помо…
Мертвяк взорвался изнутри облаком слизи и гнили, распиленные ребра хищно защелкали, череп треснул напополам, внутри извивалась мокрая паутина, полная мерзких белых червей, труп открыл мутные глаза и захрипел, выплевывая зубы и черную кровь. Челюсти развалились, превратившись в страшный, хлюпающий жижей оскал. Руки, похожие на костяные крюки, сцапали Аграфену, и Томазов услышал жадное, голодное всасывание. Крик монахини оборвался, а Петр Петрович, забыв о любви и научных открытиях, бросился прочь из покойницкой, в один миг превратившейся в ад. Он вихрем пролетел через зал, всем телом впечатался в закрытую дверь и заорал:
— Открывай, мать твою, открывай!
Позади чавканье прекратилось, послышались неуверенные шаги. «Только не оборачивайся, — Петр Петрович не заметил, как потеплело в штанах. — Только не оборачивайся». Он вдруг отчетливо понял, что погиб. Тощая сука, сестра Мария, никогда не откроет чертову дверь, оставив несчастного доктора вместе с ожившим, охочим до человечины мертвецом. Шлепающие шаги за спиной приближались.
— Пусти, пусти, тварь! — заорал Томазов, разбивая кулаки в кровь.
Сестра Мария была простой, непритязательной женщиной. Когда из покойницкой заколотили, она растерялась. Годы размеренной и спокойной монашеской жизни притупили чувство опасности. Все наказы и запреты моментально вылетели из головы. Доктор напомнил ей младшего брата, погибшего десять лет назад. Сестра Мария открыла дверь, выпустив наружу истошно верещащего Томазова и кровожадную, несущую смерть всему живому, смрадную темноту.
Предрассветный лес зябко кутался в клочья гнилого тумана. Из серого марева лапами чудищ вкривь и вкось торчали острые ветки. Мохнатый, жутко темнеющий ельник был словно обрезан стелящейся дымкой напополам. Неряшливыми лохмотьями покачивались клочья седого лишайника. От зловещей тишины звенело в ушах. Хотелось вскочить и заорать во весь голос, почувствовав себя хоть немного живым в этом царстве безмолвия, плесени и разложения. Воздух, пропитанный прелью и влагой, противным налетом оседал на лице.
Ночью прошел клятский дождик, и Рух чувствовал себя крайне неуютно, разом промокнув до нитки. Трава блестела от сырости, стоило задеть дерево, и вниз обрушивался целый поток. Прозрачные капли нитками жемчуга унизывали стебли, побеги и нависшие ветви. Не спасал даже плащ. Согревало лишь томительное ожидание старого доброго смертоубийства. Объединенный отряд Лесной стражи и маэвов сумасшедшего Викаро затягивал удавку вокруг стойбища Локгалана. Приговор мятежному вождю вынесли быстрый. Убийство почтаря тяжкое преступление, наказание за которое только одно — смертная казнь. Вялые попытки Бучилы прекратить пороть горячку оставили без внимания. Захар Безнос все решил, Викаро был на подпевках, пообещав содействие и помощь новым друзьям. Ситул отправился к пепелищу Торошинки и после полуночи привел два десятка Лесных стражей под командой Грача. К рассвету три сотни маэвов взяли логово Локгалана в кольцо.