— Самую малость, — признался Рух. — Но все одно неприятно.
— А из меня сделали чудище, — пожаловалась колдунья. — Солдатики сами полезли в пролом, а там оказалась я, в самом наидурнейшем расположении духа. Представляешь, какая вонь от сотни заживо горящих людей? Самый ужасный и сладостный запах шкворчащего жира, плавящегося мяса и горелых волос. Запах победы. Они даже кричать не могли, мое пламя выжгло звуки, и пылающие фигуры метались и танцевали во тьме. И я танцевала вместе с ними.
— И все равно это не сильно-то помогло, — сказал Рух, живо представив творящийся ад. И хохочущую, обезумевшую колдунью среди дыма и бушующего огня.
— Не помогло, — кивнула Илецкая. — Шведы подорвали стены сразу в пяти местах, и нам пришлось срочненько улепетывать. Я была совершенно без сил после заклятия, да еще немножечко обгорела, меня спасли гвардейские офицеры. Один поручик бросил поперек седла, словно какой-то драный мешок, и вывез из горящего города. Но я это плохо помню. Урывками, вспышками. Объятые пламенем улицы, плачущие дети, жуткие крики. Пришла в себя только утром, на другом берегу Черехи. Почти без одежды, лысая, кожа клочьями облезает. Подозреваю, спасители меня заодно еще и трахнуть успели, но это уже несущественно. Остатки армии разбежались, побросав орудия и знамена, всюду паника и бардак. А уж потом из этого слепили невиданную победу. «Великая Псковская оборона», так теперь зовется этот позор. Ежегодное празднество, медальки красивые и непременный парад. Пляски на костях и крови. И никого не волнует, что нас там бросили подыхать. И мы подыхали.
— Война как она есть, — отозвался Рух. — Иначе у нас разве было когда?
— Не было и не будет, — кивнула Ольга. — Я этой войны вдоволь хлебнула, больше не надо. Буду вот как ты, в деревне засратой жить, коровам хвосты крутить, свиньям пятаки натирать. Ни, сука, забот ни хлопот.
— Прямо ни забот ни хлопот! — Рух обиделся и повел рукой по сторонам. — А это, по-твоему, что? Шутки такие? Загадочные вспышки-хуишки, Черный ветер, захватившие монастырь странные мертвецы?
— Это вот как раз то, о чем говорю, — парировала Илецкая. — Мелкая деревенская суета. Ничто по сравнению с тем, что я видела на войне. Заложные мертвяки, искаженные Гниловеем зверюшки и прочая ерунда. Нет ничего ужаснее убивающих друг друга людей. Мавки, чудь, кикиморы, пф. Люди суть настоящее зло. Нет ничего страшнее, чем когда чужая армия заходит в осажденный город, и пьяная, разгоряченная боем солдатня принимается грабить, насиловать и убивать. Псков три дня истекал кровью, выл и стонал. А потом река вышла из берегов, столько тел набило течением под Троицкий мост.
— Ты так говоришь, будто я почти за век своей многогрешной жизни не видел войны, — фыркнул Бучила.
— А чего тогда ты мне рассказываешь про своих мертвяков? — вспылила Илецкая.
— Так это ты тут начала про войну, сказочки завела, дескать, ты жизнь пожила, вся такая бывалая, разное повидала дерьмо, а я полудурок деревенский.
— Он самый и есть. — Колдунья натянула поводья и отстала. Обиделась, видно. А на что — неизвестно. «Нет, — говорит, — ничего ужаснее убивающих друг друга людей». А ни хрена, самое ужасное — это такие вот сумасшедшие бабы, вечно находящие проблемы там, где их вовсе и нет. Заросли по краям дороги редели, открывая просветы.
— Пристаешь к даме? — спросил ставший свидетелем перепалки Захар.
— Да пошла она, — повел плечом Рух. — Мнит из себя больше, чем есть. Злющая такая. Мужика ей надо. Может, ты, а, Захар?
— Ага, держи карман шире, — хохотнул Безнос. — Я зарок дал с ведьмами дел не иметь. Была у меня одна мавка, тоже колдовала маленько, ох и дикая сука, два года прожили, и все плохо закончилось.
— Подожди, нос она откусила тебе? — догадался Бучила.
— Она. — Захар воровато огляделся, как бы кто не услышал. — Приревновала, падла лесная.
— А зачем врешь, что в бою суродовали тебя?
— Для форсу, — усмехнулся Захар. — Стыдно признаться, что бабенка нелюдская отмудохала здорового мужика. Какой я после этого командир?
— Только нос откусила? — Рух подозрительно скосил глаза.
— Чего? — переспросил Безнос и тут же догадался сам. — А, ты про это. Только нос. И волосьев повыдергивала изрядно.
— Опять, поди, врешь, — уличил Бучила. — Ты ж врунишка, оказывается, у нас. Оттого и нашу колдунью не желаешь развлечь.
— Кто врет? Кто врет? — закипятился Захар. — Показать?
— Да упаси бог, — открестился Бучила. — Я тебе как себе верю. Ты ж вон честный какой.
— Зубоскалишь, упырь? Не, ты меня не замай. Я щас тебе покажу. — Захар бросил поводья и принялся распускать шнуровку штанов. — Щас увидишь…