— Люди где? — с придыханием спросил идущий правее Чекан.
— Здесь они, больше негде им быть, — отозвался Рух медленно шествуя дальше по улице. — От солнышка спрятались. Представь, спишь, никого не трогаешь, просыпаешься, а у тебя, к примеру, ни ручек, ни ножек, а жена рядом лежит, похожая на зубастый раздутый мешок. А детишки, кхм, лучше не думать… Тут волей-неволей в подполье уйдешь.
— Или могли в лесочек утечь, — дополнил Захар. — С испоганенными Гниловеем такое часто случается. Манит их сырое и темное, падл.
— Да нет, тут они, рядышком, — отрезал Бучила и, как водится, не ошибся. Они почти добрались до центра деревни, когда в одном из домов приглушенно зашуршало и донесся сдавленный стон. Скособоченная дверь резко открылась, и через порог, цепляясь кривыми лапищами, полезла чудовищно распухшая туша. Дверной проем был узковат, но тварь это нисколько не волновало, она упорно перла вперед, раздирая бока, пока правый не лопнул, выплеснув отвратительную, желто-коричневую бурду и шевелящиеся окровавленные куски. Туша тут же подсдулась, и существо, радостно хрюкнув, вывалилось на крыльцо. Огромное, безобразное, похожее на слизня-переростка. Руки превратились в мощные лапы, а ноги иссохли и волочились сзади мокрыми тряпками без всяких костей. Совсем недавно это был человек. Коническое дряблое туловище венчала голова с искаженным лицом. Челюсть отвисла и обзавелась кривыми клыками, нос с глазами провалились внутрь, череп удлинился так, что затылок улегся на мягкую спину.
— Наше вам! — поприветствовал Рух, раздумывая, куда же стрелять и где у чудища под дряблой шкурой всякие жизненно важные штуки.
Тварь замерла, переводя белесые гляделки с одного на другого, а потом дернулась и издала громкий, наполненный болью и ненавистью вопль.
Одновременно бахнули с пяток выстрелов, по улице поплыл соленый пороховой дым. У кого-то не выдержали нервишки, что, конечно, было совершенно немудрено. Пули с хлюпаньем ударили в тварь, выбивая фонтанчики зеленого гноя. Она дергалась и извивалась, не переставая вопить и уж тем более не собираясь вот так запросто издыхать. Тварь звала.
И на зов ответили. Жуткие, агонизирующие крики резанули со всех сторон, и мертвая деревня в одно мгновение ожила. Затрещало дерево, вылетели окна и двери, и несчастная Дерюгинка явила миру всю мерзость, скрываемую в недрах своих оскверненных, проклятых изб. На улицу хлынула волна обезображенных Гниловеем людей и домашних животных. И было почти невозможно угадать, кто из них кто. Черный ветер порезвился на славу, такого разнообразия уродов Рух ни в одном бродячем цирке не видел. Почерневшие, вздувшиеся, склизкие, корявые твари, порождения чужеродной, извращенной фантазии. И не было им числа. Ну или у страха глаза велики…
Твою мать, твою мать… Бучила пальнул с двух рук, судорожно сунул пистоли в кобуры, выхватил тесак и на всю улицу заблажил:
— Уходим! Уходим! Быстрей, сукины дети!
Крик потонул в грохоте выстрелов. Из порохового тумана вывалилось колченогое стращище, сплошь обросшее каким-то вязким, сочащимся вонючей жижей грибом. Сразу стало понятно, откуда взялся запах подгнивших груш. Он шел от искаженных. Тяжелый и обволакивающий дух брожения заживо. Рух рубанул по протянутым лапищам, тяжелый клинок без труда рассек кости и размягченную плоть. Тварь лишилась загребущих ручонок и обиженно застонала, запрокинув башку. Бучила ткнул острием в горло и отпрыгнул назад. Тварь упала, но следом перли еще и еще. На глазах у Руха почерневшая скорченная женщина с ребенком, растущим из спины, сграбастала зазевавшегося егеря, рывком сломала шею и потащила с собой. Ребенок-нарост заливисто хохотал, выплевывая зеленые слюни.
— Давыд! — заорал Чекан, запоздало бросаясь на выручку. За ним еще двое.
— Назад! — успел крикнуть Безнос. — Назад, блядь!
— Давыд, командир, Давыд, — заполошно взмахнул тесаком Чекан. — Ты чего, он же…
— Назад, я сказал! — вызверился Захар. — Ему не поможете, а сами подохнете!