Из ворот на открытый простор вылетели закопченной, провонявшей дымом, бряцающей сталью толпой, окончательно сломав строй и матерясь на разные голоса.
— Едва не попались, — счастливо сообщил Захар.
— Ты, между прочим, горишь, — заметил Рух и принялся хреначить капитана по мундиру, тлеющему на широкой спине.
— И немудрено, — кивнул Безнос. — Глянь, полыхнуло как, залюбуешься.
Полыхало и правда на загляденье. Дерюгинка тонула в гудящем огне, пламя стремительно пожирало несчастную деревеньку, выбрасывая клубы черного дыма и снопы оранжевых искр, пожирая избы, амбары, сараи, часовню и всю мерзость, расплодившуюся внутри. В объятых пламенем воротах мелькнули уродливые тени, бахнули выстрелы и тени пропали. Жар становился невыносимым, кусая за руки и лицо.
— Горячая ты дамочка, — восхитился Бучила.
— Мне все так говорят, — скромно потупилась Илецкая. — Хотя вон наш профессор не очень доволен.
Светило науки метался вдоль горящего тына, заламывая руки и нечленораздельно вопя. За ним бегали помощник и кучер в тщетной попытке скрутить резвого старика.
— Вы чего убиваетесь, профессор? — Рух перехватил Вересаева за шкиряк.
— Удар по науке, страшный удар, — профессор дернулся. — Столько великолепных экземпляров безвозвратно утрачено!
— Эти великолепные экземпляры нас бы прикончили без зазрения совести, — ухмыльнулся Бучила. — И науку бы вашу сожрали при первой возможности.
— Да я понимаю. — Вересаев как-то сразу обмяк. — Другого выхода не было… Но как жаль, как же жаль… Я не могу…
— Можем на обратном пути остановиться и покопаться в золе, — от неизбывной доброты предложил Рух. — Кости-то, поди, не сгорят. Наберете полные сундуки такого говна.
— Это сущие крохи по сравнению с тем, что я наблюдал, — всхлипнул профессор.
— Ну лучше, чем ничего.
— Лучше, — слабо улыбнулся Вересаев и позволил помощникам взять его под руки и повести к карете. — Обещайте мне, сударь мой вурдалак!
— Будем живы, непременно заглянем! — отозвался Бучила и отвлекся на горестный крик.
— Да что за невезение! — Барон Краевский, раскрасневшийся и разъяренный, прыгал на одной ноге в тщетных попытках натянуть добытый с боем сапог. Потерпев сокрушительное поражение, выкрикнул нечто нечленораздельное и зашвырнул обувку в огонь.
— Не подошла обновка? — участливо спросил Рух.
— Малы, — вздохнул Сашка. — Безбожно малы. А я из-за них чуть не подох.
— Риск благородное дело, — утешил Бучила. — Чую, трупов нас еще ожидает немало. Глядишь, с каким повезет.
— Долго ждать, — отмахнулся барон. — У тебя случайно нет запасных сапогов?
— Не, я налегке, — признался Бучила. — Хочешь, лапти сплету? Умел когда-то давно, может, и не забыл.
— Лапти, пожалуй, не надо, — еще больше загрустил Краевский. — Засмеют. Где это видано — дворянин в холопской обувке?
— Лучше босиком?
— Для чести урону меньше, — кивнул Краевский. — Господь нас босыми да голыми создал.
— Тогда и портки скидывай.
— Отстань, упырь, горе у меня.
— У профессора горе, у тебя горе, — развел руками Бучила. — Зато у деревенских, вон, радость, видать.
Горящая Дерюгинка выла и визжала на разные голоса. Страшно, надрывно и жутко. Трещали уголья, проваливались крыши, рушились срубы. От дыма, гари и кисло-сладкой вони обугленной плоти было нечем дышать. На часовне, чуть ли не подпирая верхушкой паршивые облака, знамением приближения чего-то поистине кошмарного, полыхал объятый пламенем крест.
Черный дым от горящей деревни остался далеко за спиной, истаял, превратился в марево, а потом и вовсе исчез. Лесная дорога уверенно вела на север, глубже и глубже под алые, растрескавшиеся, вселяющие страх небеса. Время едва перевалило за полдень, но на землю вдруг начали опускаться странные, болезненные, серо-багровые сумерки. Стылая, обжигающая кожу, пахнущая дрожжами и прелью, липкая полутьма ползла из чащи, оврагов и топких болот. Покрытое шрамами, истерзанное, рваное небо оставалось относительно чистым от туч, но словно утратило прозрачность и налилось мутной, стоячей водой. Солнце померкло, укуталось в туманный саван и больше не грело, застыв в зените размытым, белесым пятном.
Рух поморщился, ощутив странное гудение в голове. В череп будто залетела пчела и теперь не могла выбраться, суматошно колотясь о затылок, лоб и виски, подтачивая разум и выводя из себя. Бучила потряс чугунной башкой, пытаясь прогнать наваждение, но нисколько не преуспел. Неприятное ощущение только усиливалось. Ух, сука! Боль полоснула острым ножом. Траханая пчела устала искать выход и безжалостно засадила жало куда-то в основание черепа. И нет бы сдохла, как путная пчела после укуса, так нет, пчела оказалась неправильная и сразу, без проволочек, ужалила дважды, в затылок и левый висок. Всегда ненавидел пчел, наглые, бесцеремонные, лезут везде. И хитрые, сволочи, приучили людей свою блевотину жрать. А те и рады…