— Что я наделал, что я наделал? — Погожин немножко пришел в себя и теперь с ужасом переводил взгляд с сипящего профессора на собственные дрожащие руки.
— Ах, сволочь! — Сашка слетел с седла и с размаху засадил Борису Андреевичу по морде. Голова адъюнкта дернулась и впечаталась в кожаную обивку салона. Он не сопротивлялся.
— Сука, паскуда!
Барон врезал ему еще пару раз и, наверное, забил бы Бориску к чертям, но Бучила ухватил самоуправщика за воротник, втянул подозрительный запах и веско сказал:
— Ну буде, буде. Раздухарился он, ишь.
— Так он, так он… — зачастил Сашка. — Ух, тварь!
— А чего он? — изумился Бучила. — У каждого бывает момент, когда хочется кого-то убить. Со мной, к примеру, постоянно такая херня. Уверен, Борис Андреевич нам все объяснит.
Погожин тихонечко хныкал, зажимая расквашенный нос.
— Ясно, тогда выслушаем противоположную сторону, — вздохнул Рух. — Профессор?
— Я, мы… — Вересаев с натугой закашлялся. Кровь отлила от лица, глаза вернулись на законное место. Шею профессора украсили синюшные отпечатки. — Мы беседовали о теории Черных ветров, а он, а он… А Борис Андреевич… А я…
— Не торопитесь, профессор, — посоветовал Рух. — Вы уже в безопасности. Ну насколько можно быть в безопасности среди изуродованных Гниловеем земель в компании сумасшедшей колдуньи, самых отъявленных головорезов и упыря.
— Да-да. — Профессор натянуто улыбнулся. — В безопасности, точно. Спасибо, друзья. Я не знаю, как вам сказать… Это случилось в один момент, мы спокойно обсуждали теорию Гефнера-Кассье, основанную на преломлении непрерывного векторного…
— Профессор, — позвал Бучила.
— Ох, простите, — опомнился Вересаев. — Дурная голова. Так вот, вели мы беседу, тона немножко повышенные, такое часто бывает. Научный спор, знаете ли. И тут вдруг Борис Андреевич ни с того ни с сего впадает в истерику и начинает кричать, что я старый хрыч и что он меня ненавидит. Представляете? Ненавидит всей душой и желает, чтобы я сдох, освободив ему место на кафедре. И после этого вцепляется мне в глотку, я и моргнуть не успел.
— Надо не книжки дурацкие читать, а стрелять тренироваться или железякой острой пырять, — сказал Рух. — С барона Краевского берите пример. Науку постигает усердно, но и шпагой орудует на зависть другим.
— Постигает, хм, — поперхнулся профессор. — Точно, всем бы так постигать…
— Простите, Франц Ильич, простите, — заскулил Погожин. — Я не хотел, не хотел… Помутненье нашло…
— А я предупреждал, — победно воздел палец профессор. — Черный ветер будит в человеке самые темные стороны! Это восхитительно!
— Чего радуетесь? — удивился Рух.
— В прошлом году, в прошлом году… — зачастил профессор и задохнулся. — Ох. В прошлом году почтенное научное сообщество высмеяло мою статью в «Вестнике Новгородского университета» под названием «Воздействие эфирных волн Черного ветра на человеческую психику». Видите ли, гипотеза несостоятельна и не подкреплена фактами в достаточной мере. Вот они факты, вот! Гниловей заставляет человека раскрыть самые потаенные и тщательно скрываемые желания!
— Ага, а почему тогда Илецкая не срывает одежды и не прыгает на меня? — недоверчиво усмехнулся Рух.
— А это еще одно подтверждение слов профессора, — парировала колдунья. — На хер ты мне сдался, упырь. А вот красавец-сотник на тебя загадочно посматривает. Как кот на сметану.
— Что я натворил, что натворил! — Погожин умоляюще вытянул руки. — Судите меня. Каторга, эшафот, любую кару приму…
— Ну полноте, Борис Андреевич, полноте, — успокоил профессор. — Вы не виноваты, это все Гниловей. Если бы не он, ваша тайная мечта так бы и осталась мечтой. Ну я на это очень надеюсь.
— Да я, да я… — Погожин завсхлипывал. — Да я бы никогда…
— Верю, голубчик, верю. — Вересаев ухватил руки адъюнкта и сжал. — Все в порядке.
— В порядке? — завопил барон Краевский. — Эта сука убить вас хотела, профессор!
— А вы, Александр Петрович, когда в прошлое Рождество в шкуру козлиную нарядились и с воплями жуткими из коридора темного выпрыгнули, разве не убить хотели меня?
— То шутка была. — Сашка спрятал блудливые глазки.
— Я от вашей искрометной шутки едва не помер.
— Так не померли же.
— Вот и сейчас не помер, — вымученно улыбнулся профессор. — Забудем все, как страшный сон. Единственное, я бы все же предпочел, чтобы Борис Андреевич продолжил путь вне кареты. Самое главное, моя теория подтверждается!