— Все — люди. — Ситул смотрел вдаль, демонстрируя точеный, словно вырубленный в дереве профиль. — А мы, дети Леса, неподвластны шепоту Злого-ветра-который-туманит-разум. Я слышал это от стариков, а ныне убедился и сам.
— Вот, нас уже двое, — обрадовался Бучила. — Нелюдь и оживший мертвяк, лучшая партия для путешествия в таковских местах.
— Нечему радоваться, — скорбно сказал Ситул. — Оттого люди и считают нас прислужниками дьявольских сил.
— Я, кстати, тоже из ваших, видать, — хохотнул оказавшийся рядом барон Краевский. — Мне все нипочем. Даже башка не болит.
— Барончик, а чего от тебя водкой разит? — принюхался Рух.
— Вчерашними воспоминаньями дышу, — пискнул Сашка и спрятал глаза. — Ночные возлияния Бахусу не выветрились еще.
— Врешь, сволочонок, — возразил Рух. — Свежатиной тянет.
— Четверть у нас в телеге припрятана, — покаялся Сашка. — Похмеляемся потихоньку.
— Четверть? — изумился Бучила. — Откуда?
— Кабак когда полыхнул, мы ж спасать добро хозяйское бросились. Чай не нехристи какие.
— И водку, значит, только спасли?
— Ее, родимую. — Лицо у барона стало прям ангельским. — А сколько пропало нектара божественного сего, не приведи Господь Бог. Родька, святой человек, чуть не сгорел, прямо в пламя сигал, едва удержали. Ох и рыдал, ох и рыдал…
— А если водку хозяйскую спасли, почему хозяину не вернули?
— Забыли, — сокрушенно вздохнул Краевский. — Сначала хотели, а потом бежать как взялись, не до этого стало.
— Если меня спасать надо будет, ты со своими ухарцами подальше держись, — предупредил Рух и повернулся к Захару: — Слышал? Студентики водку хлещут и плевать хотели на Гниловей.
— Думаешь, водка глушит эту дрянь? — вскинул бровь Безнос.
— Выходит, что так. Но надо проверить, испытания провести, как у нас, людей образованных, заведено. Чур, я доброволец.
— Да у меня тут знаешь сколько добровольцев таких, — фыркнул Захар и обратился к барону: — Ваше благородие, нехорошо, значит, на усобицу-то. Водку приказываю сдать и между всеми, сообразно должности и потребностям, разделить.
— Приказ есть приказ, — Сашка сопротивляться не стал. — Сдадим, как положено. — И тут же соврал: — Мы и сами хотели отдать. Куда нам столько?
— А сам жаловался — «маловатый запас»! — уличил из телеги толсторожий Родион.
— Это я про мозги твои говорил! — крикнул Сашка и немедля обрадованно соскочил с неприятной темы: — Ого, Фома ваш живой!
Рух удивленно выматерился. В гниющих зарослях затрещало, ветки пошли ходуном, и на свет божий вывалился списанный со счетов и оплаканный Фома. Изодранный, окровавленный, с безумно перекошенной, исполосованной мордой, дикими глазами и каким-то трухлявым пнем на руках. Явление блудного дурака встретили радостным ревом и криками.
Гибкая шипастая лоза протянулась вослед и ухватила Фому за плечо. Тот лишь поморщился, дернулся, оставив хищному растению кусок мундира и собственной шкуры и, счастливо скалясь, подковылял к обозу, бережно прижимая находку к груди.
— Дочка, Катенька, — сообщил Фома и продемонстрировал добычу — кусок черного, покрытого дурно пахнущей слизью бревна, обросшего плесенью и губчатым мхом. — Нашел я ее, нашел. Боженька помог.
— Ага, точно, Боженька, — утробно сглотнул Бучила. — Повезло тебе, чего говорить.
— Повезло, повезло, — закивал Фома, роняя слюни на грудь. — Катенька, дочка. Нашел. То-то Марфа обрадуется. — И пояснил: — Жена моя, Марфа.
— Обрадуется, не то слово, — согласился Рух, представив, как убитой горем матери торжественно вручают сгнивший пенек. Чисто из паскудного интереса бы посмотрел.
— Побойся Бога, Фома, — хмуро сказал Мамыкин. — Не Катерина это. Обман.
— Ты обман, — беззлобно отозвался Фома. — И дурак. — Он погладил бревно и проворковал: — Не слушай, дочка, его. Сам не знает, чего несет.
Он прислушался и радостно заулыбался. Рух передернулся, понимая, что деревяшка отвечает Фоме. И отец, вновь обретший ребенка, сказал Мамыкину:
— Не обижается она на тебя. Говорит, и тебе счастье придет.
— Видал я счастье такое, — буркнул Мамыкин. — В костер надо кинуть полено бесовское, а тебя, Фома, как следует отмолить, если осталось чего.
— Попробуй-ка тронь. — Фома весь сжался, рожа перекосилась. — А ну, давай, подойди.
— И подойду, — Мамыкин шагнул вперед, вытягивая из ножен палаш.
— Хватит, Феофан, — предостерег Захар. — Остановись.
— Ты чего, командир? — растерялся Мамыкин.
— Оставь его.
— Но командир, ты только глянь, чего он при…
— Оставь, я сказал, — повторил Безнос. — Не видишь, радость у человека. Пускай хоть на час.