— Радость та от Сатаны, — нахмурился Феофан.
— А какая разница, от кого радость? — неопределенно отозвался Захар и поехал прочь.
Глава 11
Тайна заброшенной деревни
Студенческую водку разделили по-братски, вышло по доброй чарке, захмелеть не получилось, но по телу расползлась приятная теплота. Отказываться никто, кроме Ситула, не стал. Ну а чего с него взять, нелюдь он нелюдь и есть. Все то у них не по-человечески. С другой стороны, можно ему позавидовать. Маэвы вояки и охотники хоть куда, жестокие, сильные, быстрые, лес им дом родной, пока поймаешь — кровавыми слезами умоешься, а вот бой против водки проигрывают без единого шанса. Организма у них странно устроена. Раз попробовав зеленого змия, остановиться не могут, стремительно скатываясь до самого скотского состояния. Бучила навидался таких — опустившихся, грязных, завшивевших, забывших, кто они есть, пропивших честь и достоинство, просящих милостыню возле кабаков и постоялых дворов. А этот надо же, держится.
— Хлопнул бы отравы-то сладкой, — от нечего делать подначил маэва Рух.
— Отрава… — задумчиво протянул Ситул. — Какое подходящее слово. Нет, благодарю. Я держусь подальше от поганого пойла. Вам больше останется.
— Ну признайся, хочешь же, — не унялся Бучила, все еще втайне надеясь одержать крохотную победу и вывести нелюдя из себя.
— Не хочу. — Лицо Ситула осталось окаменевшим. — Достаточно насмотрелся, как жгучая вода губит маэвов.
— Твои соплеменники с тобой не согласны.
— Значит, они не мои соплеменники, — гордо ответил Ситул. — Жгучая вода превращает маэвов в людей, делая их жалкими, слабыми и безвольными.
— То есть люди жалкие и слабые? — удивился Бучила.
— Тебе ли не знать? — скривился маэв.
— Поэтому вы загнаны в чащу и вымираете, а ты одет в мундир и прислуживаешь людям?
— Это ненадолго, — голос маэва впервые дрогнул. Но он верил. Истово верил. Это читалось в глазах и мелькнувшей нехорошей улыбке. И тут где-то поблизости ударил выстрел. А потом еще и еще. Частые, хлесткие, громкие.
— Ого, мы тут, оказывается, не одни, — изумился Чекан.
— По сторонам смотреть, — приказал Захар и сверился с картой. — Перекресток впереди, и деревня заброшенная, Ситковка. Жители вымерли два года назад от неизвестной заразы. Феофан.
— Ой, — хмуро отозвался Мамыкин.
— Возьми Клыка с Михайлой, останетесь при обозе. Остальные за мной. Пешими.
Выстрелы резко оборвались, неизвестные, видать, отстреляли все, что могли. Чуткий вурдалачий слух уловил заполошные крики. Грохнул еще один выстрел. Запоздалый и какой-то сконфуженный.
Побежали сквозь редеющий, не тронутый Гниловеем лес, за поворотом дороги открылся просвет, и Рух припал к земле, укрывшись в чахлом березняке. Рядом хрипло дышал Захар. Вид с опушки открылся настолько неожиданный, что Бучила помянул чью-то весьма развратную и гулящую мать. Впереди раскинулось давно не паханное, заросшее бурьяном и репейником поле, увенчанное пологим холмом с остатками рассохшегося, сгнившего тына и пятком покосившихся изб с провалившимися крышами, пустыми черными окнами и оголенными костями стропил. Заброшенная Ситковка. Ну как заброшенная, с какой стороны посмотреть. Поле вокруг холма кишело мерзкими, трупно-белесыми тварями, напоминающими видения из кошмарных снов конченного сумасшедшего. Мягкие, похожие на мерзких слизней, покрытых полупрозрачными опухолями и вздувшимися наростами, высотой человеку примерно по пояс и длиной сажени в полторы, на восьми тощих, кривеньких лапах, со свисающей из-под брюха до самой земли неряшливой бахромой тоненьких щупалец, вытянутыми башками с единственным черным глазом и зубастыми, круглыми пастями, как у хищных миног. Тянуло настоявшейся кошачьей мочой, гнилью и мокрыми шкурами. Твари суетились, прищелкивали, скрипели и дрались между собой, выхватывая пастями друг у дружки из боков большие куски. Одна, самая крупная, покрытая старыми шрамами, схватила более мелкую и неудачливую подружку, подмяла под себя и вцепилась в загривок. Бахрома на пузе зашевелилась, выпустив толстый отросток. Рух передернулся при виде произошедшего дальше примера отнюдь не братской любви. И сразу стало ясно, кто же стрелял. В развалинах деревни, за баррикадами из бревен, бочек и телег, виднелись осажденные люди. Чудища остервенело лезли по холму к остаткам ворот и скатывались к подножию, встреченные ударами шпаг и мечей. За спинами обороняющихся спешно перезаряжали мушкеты и пистоли. Вокруг деревеньки валялись и конвульсивно сучили конечностями примерно с пяток уродливых туш. И это вселяло надежду. Раз дохнут от простой стали и огнестрела, значит, справиться можно. Ну и насчет «кишели», Рух, конечно, поторопился, тварюг на самом деле было от силы дюжины две. Один рвущийся наверх особо шустрый слизняк получил два колющих удара, из ран брызнула густая желтовато-гнойная жижа. Тонкие ножки втянули тело на баррикаду, тварь сцапала ближайшего человека и, свернувшись клубком, свалилась назад. Жрать не стала. Или стала. Из-под брюха выползло сиреневое пульсирующее щупальце с костяным острием и вонзилось жертве между лопаток. Человек дернулся, заорал и обмяк.