Я думаю, что хотя первоначальное предположение может быть и правильным, Р. Хейлбронер упускает из виду метаморфозу самой науки, когда она становится «Большой наукой» и тесно переплетается с государством в решениисовременных социальных и политических проблем. Именно эта метаморфоза, как я показываю в ходе последующего изложения, делает проблематичной утопическую составляющую постиндустриального общества.
2. Будущее науки. Этос науки
Хотя идея науки восходит еще ко временам Древней Греции, организация научных работ в основном начинается в XVII веке созданием академий или научных обществ, находившихся на содержании богатых меценатов и развивавшихся вне университетской системы, с целью поощрения научных исследований. Институционализация научных работ, однако, развивается только с учреждением национальных академий, как во Франции в конце XVIII столетия, и развитием наук в университетских центрах начавшемся в Германии в XIX веке, а также с созданием научных лабораторий при университетах, которые стали центрами научных сообществ в конкретных областях знаний. (Вопрос о начальных стадиях организации науки кратко, но ясно изложен в работе: Hall A. R. The Scientific Revolution, 1500–1800. L., 1954. Chap. 7; об институционализации науки в последние два столетия см.:Ben-David J. The Scientist's Role in Society. Englewood Cliffs (N.J.), 1971. Й. Бен-Дэвид следующим образом описывает новую роль университетов: «Начиная с середины XIX века, лаборатории ряда немецких университетовстали научными центрами, а в некоторых случаях виртуальным средоточением первоклассных научных умов того времени, ведущих исследования в тех или иных областях. Либих в Гессене и И. Мюллер в Берлине, вероятно, первыми приходят на ум среди ученых такого уровня, которые работали совместно с огромным количеством талантливых учеников и последователей в своей узкой области в течение долгого времени, всецело отдаваясь своему делудо тех пор, пока не добивались ведущих позиций в мировой науке. К концу века лаборатории некоторых профессоров стали настолько известными, что самые способные выпускники университетов со всего мира приезжали сюда нанекоторое время. Перечень студентов, работавших в этих лабораториях, зачастую включал практически всех видных ученых следующего поколения…»
Эти незапланированные и непредсказуемые процессы были более решительным шагом в деле организации науки, чем предшествовавшая ему реформа начала XIX века. Исследовательская работа становится регулярной сферойдеятельности, и ученые в целом ряде областей начинают создавать более тесные сети общения между собой, чем раньше. Их ядрами стали университетские лаборатории, готовившие многих талантливых студентов испособствовавшие установлению между ними личных взаимоотношений, эффективных форм тесных связей, что положило начало сознательно сконцентрированным и скоординированным исследованиям в отдельных областях науки"(Ben-David The Scientist's Role in Society. P. 124–125).
Несмотря на то, что университеты действовали в рамках государственной системы — в Германии и Франции университеты и академии были государственными организациями, а их профессоpa были государственными служащими, — истинная автономность науки, как самоуправляющегося сообщества, распространялась на выбор направлений исследования, дискуссии относительно значимости того или иного знания, признание научных заслуг и присуждение званий и степеней. Эта автономия является центром этоса — и организации — научной деятельности.
И тем не менее, хотя моральная сила науки заключена в этосе саморегулирующегося научного сообщества, рост научного сословия в годы после окончания второй мировой войны, когда и зародилось постиндустриальное общество, изменил науку в такой степени, что возник коренной разрыв между сутью и традиционными методами организации науки и реальностью ее структуры и роли как Большой науки. Именно это разделение ставит вопрос: не может ли парадокс возникновения капитализма (см. примечание 10) быть повторен во взаимодействии науки и государства и не могут ли традиционные этос и имидж науки иметь иное значение в постиндустриальном обществе?
Научное сообщество — уникальное явление человеческой цивилизации. (В своем изложении традиционного имиджа — и внутренней логики — науки я основывался главным образом на работах: Polanyi M. The Logic of Liberty. Part 1, L., 1951; Weber M. Science as a Vocation// From Max Weber. N.Y., 1946; и Merton R.K. Social Theory and Social Structure. Glencoe (111.), 1957. Chap. 15 и 16.
Это представление является идеальным типом и, как таковое, иногда противоречит действительности. Скептическая точка зренияпо этому вопросу содержится в работе: Rothman R.A. A Dissenting View on the Scientific Ethos // British Journal of Sociology. Vol. XXIII. No. 1. March, 1972.) У него нет идеологии, так как у него нет набора постулируемых догм, но у него есть нравственные устои, которые предопределяют неписаные нормы поведения. Это не политическое движение, в которое можно вступить по желанию и стать полноправным членом только на выборной основе, но движение, для принадлежности к которому необходимы талант и убеждения. Это не церковь, где элемент веры базируется на догме и уходит в таинство, однако вера, страсть и таинство присутствуют, хотя они направлены на поиск объективных знаний, предназначение которых состоит в том, чтобы проверять и ниспровергать старые верования. Как почти каждое человеческое учреждение, оно имеет свою иерархию и систему привилегий, но этот порядок уникальным образом базируется исключительно на результатах и их одобрении научными авторитетами, а не на наследовании, возрастном цензе, грубой силе или изощренных манипуляциях. В общем, оно представляет собой разновидность социального контракта, но в форме, которую не предвидели Т. Гоббс или Ж.-Ж. Руссо, так как, хотя и существует добровольное подчинение сообществу и возникающее на этой основе моральное единение, суверенитет не возникает насильственным путем; а совесть остается индивидуальным дедом каждого. По своему образу научное сообщество ближе всего к идеальному древнегреческому полису — республике свободных мужчин и женщин, объединенных общей целью поиска истины.