— Ты подал иск на мою компанию! — сверкала она глазами и тяжело дышала, словно гладиатор выстоявший в сватке с львом.
— Ты меня чуть не убила.
— Мои счета заморозили! — срывалась она на визг, сжимая кулаки.
— Я предупреждал, — ещё ровным голосом пояснял ей Влад, — что постараюсь замять дело с твоим покушением, если все расходы ты оплатишь сама.
— У меня нет таких денег, — пнула она издыхающе скрипнувший стул.
— Лора! — он знал какой холодный металл звучит в его голосе, когда он начинал злиться, — Ты покалечила девушку, ты разбила мою машину. Твоё место даже не в тюрьме, а в психушке, но я сохранил тебе свободу и ещё должен всё это терпеть?
Он очертил подбородком круг, показывая на разгромленный кабинет.
Её глаза сверкнули последней вспышкой, а потом начали наполняться слезами.
— Влад! — она упала на колени. — Умоляю тебя, у меня сын. Если ты не отзовёшь иск, нам не на что будет жить.
Слёзы уже текли по её щекам, когда она стояла перед ним как перед святым распятьем.
Его до сих пор поражала её способность моментально переходить с ярости на слёзы. Он же медленно, но верно накалялся от злости.
Ну, конечно! Теперь она вспомнила о ребёнке. Этот противный мальчишка лет десяти, похожий на своего мягкотелого отца и периодически живший с ними, раздражал его тогда даже больше, чем её бешеный нрав.
— То есть сейчас ты о нём подумала, а когда разогнала машину, чтобы убить меня — нет?
— Ты сам виноват, — всхлипывала она, смиренно заглядывая ему в глаза. — Ты не отвечал на мои звонки. Ты отказался встретиться. Ты избегал меня.
— Ах, я ещё и сам виноват?!
Абсурдность всей этой ситуации его уже порядком раздражала. И он не собирался её жалеть, ей и так слишком много всего сошло с рук.
— Не сдохнет твой жирный щенок от голода. Папаша его прокормит. И тебе поди денег займёт, вот так же поползаешь перед ним на коленях. Тебе не привыкать.
— Он не даст мне денег, — она вытерла руками слёзы толи успокаиваясь, толи собираясь с силами для новой вспышки гнева. Так быстро она никогда не сдаётся. — И обратно никогда не примет. Ты разрушил мою жизнь.
Она сникла, опустила плечи, села на пятки и смотрела в пол.
— Ты сама её разрушила, Лора.
— Ты испоганил всё, что у меня было, — продолжала она говорить, словно не слыша его. — Я бросила мужа, семью, ребёнка. Всё бросила из-за тебя. А ты?
Её влажные глаза, полные боли, снова поднялись на него
— Лучше бы ты просто убил меня. А ты растоптал и бросил. Ты никого не жалеешь, Влад. — Неужели всё ради какого-то дрянного здания, которое ты всё равно получил и продал? Неужели ты так дёшево оценил мою жизнь?
Ну, прямо непорочная овечка, совращённая волком.
— А сколько ты дала за жизнь девушки, которая была со мной в машине? — не повёлся он на её провокации.
— Я не знала, что ты не один.
Она поднялась, одёрнула юбку, подняла стул, упёрлась в его спинку двумя руками.
— Разве? — он посмотрел на неё в упор, она усиленно изображала невинность, — Ты не видела, как мы целовались? Не видела, как она задирала ноги, собираясь отдаться мне чуть ли не на капоте? И как она садится со мной в машину, тоже не видела?
Её глаза высыхали и темнели. Ещё немного скабрёзных подробностей и она кинется на него, выпустив когти.
— Даже если этого всего ты не заметила, и она действительно стала случайной жертвой, то скажи мне, Лора, сколько раз ты навестила её в больнице?
— А я должна была?
— А разве нет? Разве тебе не жалко глупую девчонку, которая по твоей вине учится заново ходить? Разве не ты должна была вымаливать у неё прощения?
— Но ты же откупился, — презрительно сморщилась она.
— Да, откупился. И я, который никого не жалеет, каждый грёбаный день ездил к ней в больницу. А ты, такая великомученица, не изволила даже извиниться.
Она словно потеряла к нему интерес, принявшись рассматривать свои ногти.
— Зато теперь ты хочешь содрать с меня три шкуры за всё, что ты на неё потратил.
— Я может быть и простил тебе эти долги, взяв их на себя, приди ты с покаянием. Но столько злости, Лора? За что? И объясни мне, ради Бога, за что ты мне до сих пор мстишь?
— Ты бросил меня, — она обошла стул и села в него, положив ногу на ногу. — Наигрался и бросил.
— А ты разве не бросила своего Тюфяка? — он сел на подоконник.
— Ты изменял мне. Каждый день с новой девицей и каждую ты таскал к нам домой, — она вцепилась в поручни стула так, что костяшки её пальцев побелели. — И ты специально делал мне больно, зная, что я с ума схожу от ревности. И драл их во все щели, даже не закрывая двери, чтобы я слышала. Чтобы я видела. Чтобы каждый день я жалела, что повелась на того проститута. Но тебе на меня было плевать.