Я устал и собираюсь уходить, как вдруг дверь открывается, и входит он.
Уверен, он попытается застрелить меня. Однако я подготовлен, и, если он попытается меня убить, я не буду сдерживаться и прострелю ему плечо.
Не так я представлял себе встречу с зятем, но, думаю, так должно было случиться.
Мгновение спустя Эвандер МакДиармид понимает, что не один, и, на полпути к своему столу, он медленно поворачивается ко мне лицом, без оружия.
Я почти впечатлен.
Почти.
Уверенный в себе ублюдок.
Одетый в светло-серый костюм, белую рубашку, серый галстук цвета пурпурной бронзы и итальянские кожаные туфли, он на целую голову выше меня, с копной каштановых волос, зачесанных назад и убранных за уши. Его ореховые глаза пронзительно смотрят на меня, он расслабляется, прислоняется спиной к огромному столу, скрещивает руки на груди и ухмыляется. Я не ожидал, что у него будет сильный шотландский акцент.
— Ты смелый ублюдок, да?
Засунув руки в карманы черных треников, небрежно пожимаю плечами.
— Мне говорили об этом.
Он тихо смеется, отталкивается от стола и направляется к бару. Обернувшись, спрашивает:
— Выпьешь? — Я утвердительно киваю, но насторожен и недоверчив. Он снимает пиджак и бросает его на стул. Наливает два стакана, ставит их на стол, затем подходит к двери кабинета, открывает ее и кричит: — Съ*бись, — охраннику, стоявшему там, после чего снова захлопывает тяжелую деревянную дверь.
Эвандер протягивает мне стакан, и я смотрю на него, затем внимательно наблюдаю, как он делает глоток, и после подношу стакан к губам.
Да, я параноик. Но эта паранойя сослужила мне хорошую службу на протяжении многих лет. Кроме того, меня уже пытались отравить.
— Ох, черт, — вырывается у меня непроизвольно. Я так давно не пил хороший виски.
Его ухмылка становится шире, затем он делает глоток, закрывает глаза, наслаждаясь вкусом. Сглатывает, причмокивая губами.
— Одно шотландцы делают хорошо, приятель. Шотландское виски. Лучше не бывает. — Он поднимает свой бокал, оценивая цвет. — Макаллан. Семьдесят второй год. Ах да, стоит немалых денег, но я лучше проглочу свою собственную мочу, чем выпью какую-нибудь дешевую дрянь. — Он опускает стакан и смотрит на меня сквозь прищуренные глаза. — Аманда, — говорит он, — сказала мне, что ты не умер. Я ей не поверил. Думал, что она принимает желаемое за действительное. Я знаю, что она хотела встретиться с тобой.
Хорошо, тогда. Поехали.
— Ты знаешь, кто я.
Не вопрос.
Он поднимает руки вверх, глаза расширены.
— Случайно, уверяю тебя. Твой отец попросил разыскать тебя, когда ты переехал в Австралию за той девицей. У меня повсюду источники, знаешь ли? — Его влияние распространяется только на Мерику (прим. пер.: Мерика — используется в случае, когда говорится о каких-то стереотипно американских чертах, доходящих до абсурда или в случае перебарщивания с американским патриотизмом). Он снова делает глоток. — Слышал, что ты получил пулю. Умер. — Эвандер качает головой. — Никогда не видел свою Мэнди такой бледной. Она не могла в это поверить, а когда получила отчет о вскрытии, ее счастью не было предела. Она была абсолютно уверена, что ты не умер. — Он наклоняет голову. — Надо отдать ей должное. В этом она немного похожа на Зепа. Как только они что-то вбивают себе в голову, пиши пропало. Ничто не может их переубедить.
Не хочу знать своего папашу. Я сделаю все, чтобы избежать разговора о нем.
Я понял практически все, о чем он говорит.
— Зеп?
Он моргает, глядя на меня.
— Ага. — Он внимательно наблюдает за мной и говорит с осторожностью: — Твой брат.
Что за х*йня? У меня теперь еще есть и брат?
Сколько еще братьев и сестер появится на свет?
— Ты не знал.
Сбитый с толку, я бормочу:
— Есть еще?
Он откидывает голову назад и смеется, откровенно забавляясь.
— Насколько мне известно, нет.
— Хорошо.
И этот придурок снова смеется.
— У меня было ощущение, что ты мне понравишься. Мы с тобой, — произносит он, — похожи немного.
— Итак, Мэнди и Зеп, да? — я выдыхаю, качая головой. — Еб*ть.
Глаза Эвандера сияют.
— Тебе лучше называть ее Амандой. Я единственный, кому она позволяет называть ее Мэнди. Считает, что это непрофессионально по отношению к ее работе. — Я приподнимаю брови, и он поясняет. — Она врач, моя умница.
Врач? Черт. На самом деле умная девушка. Это объясняет, почему она просматривала отчет о вскрытии.
Он обходит свой стол, открывает ящик и достает сигару, протягивая ее мне. Я никогда не был любителем сигар. Отказываюсь, и он удивленно поджимает губы. Крутя сигару, лукаво ухмыляется и протягивает руку.
— Мое производство.
Когда мужчина предлагает затянуться, нельзя отказывать. Особенно, если он говорит, что это его собственное дерьмо.
Я беру у него сигару и подношу ее к носу, вдыхая.
Она пахнет настолько хорошо, что у меня пересыхает во рту. Я чертовски сильно хочу закурить, но нехотя возвращаю ее обратно. Я здесь не для удовольствия.
Эвандер кивает.
— Возьми ее.
Спрятав сигару в карман куртки, неохотно излагаю свою просьбу. Провожу рукой по губам и, моргнув, перевожу взгляд на его чудовищный стол, подбирая слова.
— Я гордый человек, МакДиармид.
Затем — ничего. Это все, что я получил.
Я не знаю, куда идти дальше.
Выпрямившись на стуле, он хмурит брови и наклоняется над столом, глядя мне в глаза. Он понимает меня.
— Что тебе нужно?
— Двое из твоих людей стоят у меня на пути. Конти и Никулин. Они должны исчезнуть.
Он втягивает воздух, шипя сквозь зубы. Мгновение смотрит растерянно, затем произносит:
— И что потом?
— Потом я вернусь домой.
Все просто.
— Итак, я отдаю тебе двух самых сильных игроков, теряю несколько крупных предприятий… — он приподнимает бровь, — и что получаю взамен?
Я сжимаю губы. Это сложный момент.
Я не хочу обманывать этого парня, поэтому говорю правду:
— Мне нечего тебе предложить.
Он пристально смотрит на меня, затем его губы подергиваются, а на лице появляется замешательство.
— У тебя ох*енное предложение, приятель.
Я сижу в полной тишине, обхватив рукой стакан виски, провожу большим пальцем по хрупкому хрусталю, прекрасно понимая, что только что выставил себя на посмешище. И это плохо. На самом деле, это хреново.
Кажется, проходит целая вечность, прежде чем он снова заговаривает:
— Послушай, приятель, я женатый человек. И иногда это означает делать вещи, которые ты не хочешь делать ради своей жены. — Одним глотком он допивает виски и ставит стакан на стол перед собой, затем смотрит на меня. — Если бы Мэнди узнала, что ты приходил ко мне, и я тебе отказал, она бы оторвала мне яйца. — Он понимающе смотрит на меня. — А мне нравятся мои яйца, Фалько.
— Хорошо, — бормочу я, потому что что-то подсказывает, что ему что-то от меня нужно.
— Я помогу тебе, — говорит он, уверенно кивая. — Но... — делает паузу, — когда ты покончишь со всем этим, ты встретишься с Мэнди, проведешь с ней некоторое время и позволишь ей вывести тебя из себя. — Он встает, берет графин с виски, наполняет мой бокал, затем доливает в свой. — Ты будешь вести себя так, словно она — лучшее, что когда-либо появлялось в твоей жизни, потому что, черт возьми, так оно и есть. Ты будешь любить ее, как положено брату. Когда она будет звонить или писать, ты всегда будешь отвечать. Она обнимет тебя — ты обнимешь в ответ. Она поцелует тебя — ты охотно подставишь щеку, потому что это сделает ее счастливой, понял?