Тёплый летний свет, лившийся сквозь оконце, манил, но «попаданец» после путешествия вокруг кровати чувствовал себя обессиленным, а потому решил: «Чуть позже». И возобновил прерванный диалог с собой: «Вожделенный Закат ты, княже, так и не узрел в видениях.» — «А жаль! Остров Руян остался для меня неведомой землёй.» — «Не только для тебя. Как говорит Андрей, историк и любитель пива, этот остров — terra incognita для всех европейцев. Туристы, что посещают Рюген, смотрят, но не видят, что там таится. Как, княже, убедился, что альтернативы истории быть не может?» — «Да уж, это точно. Весь тот бред и фантазии — всего лишь конструкты моего воображения. Однако ж складно придумывал. Причудливо. Оклемаюсь — и фантастику начну писать.»
Некий шум и шаги по лестнице прервали внутренний диалог. Дверь отворилась, и на лице вошедшей пожилой женщины, показавшейся ему в первое мгновение мужеподобной, отразилось неподдельное изумление. Женщина, одетая в длинный деревенский сарафан, попятилась и закрыла за собой дверь. Было слышно, как хлопнула ещё одна дверь.
Вернулась не одна. Привёла мужика, а вернее сказать, старика. В отличие от женщины, он казался не худым, а усохшим, и старенький мундир без погон и пуговиц был ему великоват. Женщина присела на кровать и не сводила с Алеся глаза. Она была и моложе и кряжистее по сравнению с мужем. «В молодости, наверно, на железной дороге вкалывала» — с этой мыслью Алесь попытался спросить, кто они такие?
Вместо ясного вопроса слабо прозвучал хрип:
— Хто вы? Хде я?
— Володимир я Сергеич. Моя жена, подруга дней моих суровых Любовь Александровна. Вологодские мы.
— В Вологде, значит?
— Вологодский — моя родовая фамилия. Хутор наш Неелово. Как тебя звать-величать, сынок?
— Зовите меня Алесем. Алесь Буйнович. Инженер я. Металлург. Скажите, давно я у вас? И как оказался здесь?
— С осени. Я тебя Алесь в болотце нашёл. По следу видел: ты долго полз, а в болотце попал — и застрял. Болотина та от нашего хутора неподалёку. Привёз к себе и думал, как проснёшься, в больницу тебя везти. А ты всё спишь и не просыпаешься. Призвал знахаря нашего, фельдшера, и он определил, что у тебя летаргия, и посоветовал не везти в больницу. Ухода там нет, а без ухода, дело известное, быстро можно концы отдать и в вечное плавание отправиться. Тако решили оставить тебя. Спал ты уж очень беспокойно всю осень, зиму и весну. Мы тебе лежак возле печи поставили. А в начале лета сюда в светёлку перетащили… Сейчас баньку приготовлю, приведём тебя в божеский вид.
— Спасибо, Сергеич. Благодарен вам.
— Похож ты, Алесь, на нашего сына. Его в прошлом году на войне убили, — сказала с едва сдерживаемой душевной болью Любовь Александровна, и вытерла краешком платка глаза.
— Примите мои соболезнования. Как в силу войду, помогу вам по хозяйству. Мне торопиться некуда. С работы, думаю, меня уволили. С женой расстался. Она меня тоже уволила.
Алесь мрачно усмехнулся и подумал: «А какие наши годы?! Свет на Насте клином не сошёлся!» Где-то на периферии сознания возникло воспоминание о почерневших лицах товарищей, и тоскливо-горестно защемило в душе. Вспомнил, что те трое, суетившиеся вокруг его мёртвых товарищей, что-то искали. Обыскивали трупы! Ключи от машины искали, заразы! А почему лица Фёдора и Паши почернели. Отраву выпили! Может быть, те трое были им знакомы? Может быть, знакомые им что-то жуткое подсыпали в водку?
— Сергеич, раз ты по моему следу шёл, ты должен был найти тела моих товарищей. На берегу реки. Там ещё машина их была.
— Нет, Алесь, ни товарищей, ни машины не видел. А полз ты долго. Твой след точно, до реки меня довёл.
— Ясно. Угнали машину. Убитых закопали. Теперь ищи ветра в поле. А как мне объясняться теперь? — Алесь тяжело вздохнул.
Любовь Александровна встала с кровати.
— Вы беседуйте, а я пойду, баньку протоплю. Обед-то давно в печи томится. Здесь в сундуке твои вещи, Алесь, и бельё, что берегла для сына. Ни разу так и не надёванное.