– У себя на фатере спал, – немного удивленно ответил Ефимка.
– А где ваша фатера?
– Под лестницей. Там комнатка такая, с одним окошечком в сени, но теплая и поместительная: там и кровать имеется, и тумбочка, и вешалка. Барыня меня туда, стало быть, определила, когда в дворники взяла. Добрая она была, барыня-то наша…
– Итак, вы почувствовали запах дыма, – вернул разговор в нужное ему русло околоточный Петухов.
– Почувствовал, – кивнул Ефимка.
– Откуда пахло дымом?
– Сверху. Из покоев хозяйки.
– И что ты сделал, когда почувствовал дым? – не забывал записывать в протокол дознания вопросы и ответы Петухов.
– Поднялся на кухню, – ответил дворник.
– И что дальше?
– Принюхался…
– Ну, и…
– Потом прошел к двери фатеры хозяйки. Увидел, что из-под двери дым сочится… – и Ефимка замолчал.
– Ну, чего молчишь? – раздраженно произнес околоточный надзиратель. – Увидел дым из-под двери, что дальше-то?
– Ну, дым идет… – сказал Ефимка и непонимающе уставился на Петухова.
– Что вы, Ефим Афанасьевич, делали после того, как увидели из-под двери квартиры Кокошиной дым? – мягко задал вопрос Воловцов.
– А-а, так я к Наташке-поденщице пошел… – обернулся к нему Ефимка.
– К Наталье Квасниковой? – задал уточняющий вопрос околоточный надзиратель.
– К ей самой.
– Зачем? – снова встрял в дознание Иван Федорович.
– Сказать, что дым…
– И все?
– Ну, еще спросить, что, мол, надобно делать, – немного подумав, ответил Ефимка.
– А почему именно к ней, к Наталье Квасниковой? Она ж во флигеле проживает, а не в доме, – спросил Петухов. – Что, нельзя было разве к жильцам первого этажа постучать?
– А-а, наших-то жильцов не добудишься в такую рань. Они раньше девяти часов не поднимаются. Ба-аре, – произнес дворник.
Воловцов удивленно глянул на дворника: почудилось, или действительно последние слова Ефимки были произнесены с легким налетом презрительной усмешки?
– Хорошо, что было дальше? – продолжал околоточный надзиратель.
– Дальше? Дальше Наташка мне открыла дверь…
– И?
– И спросила: чего, мол, мне надобно.
– А ты? – устало спросил Петухов.
– А я ей и говорю: пошли, дескать, к хозяйке, у нее из-под двери дым сочится…
– А она что? – уже изнывал от такого дознания околоточный надзиратель.
– А она, вот тоже, как и вы, спросила. – Ефимка уважительно посмотрел на Петухова: – Пошто, дескать, ты ко мне приперся, а не к жильцам домовым?
– А ты?
– А я ей, как и вам щас только что ответил… – сказал Ефимка и опять замолчал.
– А что ты Наташке ответил-то? – сдерживая смех, спросил из своего угла Воловцов.
– Да то же, что вот и ему, – повернулся к Ивану Федоровичу дворник, кивая в сторону околоточного, – что, дескать, к домовым жильцам не достучишься, они-де рано вставать не привыкшие…
– Что дальше? – спросил Петухов.
– Дальше Наташка одеваться стала…
– Ну, оделась она, и что потом?
– А потом мы пошли… – ответил, как само собой разумеющееся, Ефимка.
– Куда?
– В дом, – ответил Ефимка и замер в ожидании нового вопроса.
– Вошли в дом, что дальше? – Петухов уже нервничал настолько, что, казалось, еще немного, и он изойдет пеной нервического припадка.
– Поднялись, прошли на кухню и подошли к двери фатеры хозяйки.
– И?
– И увидели из-под двери дым, – сообщил Ефимка с таким видом и таким тоном, будто только что разгадал все загадки египетских пирамид.
Из угла, где сидел Воловцов, послышалось не то хрюканье, не то последние хрипы висельника. Петухов поднял голову и посмотрел на московского гостя. Тот был вполне серьезен и внимателен. Словом, то, что судебный следователь по наиважнейшим делам Департамента уголовных дел Московской Судебной палаты Иван Федорович Воловцов едва сдерживает готовый вырваться наружу смех, околоточный надзиратель не заметил. Иначе мог произойти неприятный конфуз…
– Дальше…
– Чо?
– Что вы делали дальше? – повторил вопрос Петухов.
– Мы стали стучаться в дверь.
– И?
– Не достучались…
– Вам никто не открыл?
– Нет, не открыл, – ответил Ефимка. – Тогда Наташка мне сказала: бежи, мол, в участок. Я и побег…
– Слава тебе, Господи, – выдохнул Петухов. – Неужто свершилось? – Он какое-то время смотрел на Ефимку, как смотрят на лучшего друга, который спас вас от дикого зверя или вражьей пули. Еще так иногда смотрят, когда прощаются навсегда на перроне вокзала с любимым человеком. Благодарность провидению, что дознание с дворником закончилось, было у Петухова неисчерпаемым и безграничным. Не будь сидящего в уголке Воловцова, он, наверное, исполнил бы сейчас «Застольную арию» из «Травиаты» Джузеппе Верди: