научить смирению. – Ты не просыпалась, я хотел привести тебя в чувства. Я бы не стал ударять тебя ради того, чтобы причинить боль. Ты знаешь это?Полукровка кивнула после секундного раздумья. С того момента кошмары начали преследовать ее, стоило только прикрыть глаза. Мучительные страницы ее прошлого переворачивались одна за другой, и только одному Миротцу было известно, когда закончится эта книга ужасов. После войны Хаармвину тоже снились дурные сны, но никогда они не затягивали его в такие глубины. Иногда ему казалось, что он не сможет разбудить полукровку, и она так и утонет в липкой пучине своих страхов. Он практически перестал спать, охраняя ее хрупкий покой. Это так выматывало его...Помимо прочего, ей нужно было учиться говорить. Как бы Хаармвин ни старался, он не мог заставить ее произнести хоть что-то кроме его собственного имени. Она шептала его одними губами, выкрикивала, когда становилось страшно – он мог уже различить кучу разных интонаций и настроений в ее голосе по тому, как она звала его. Но больше – ни звука, несмотря даже на то, что Хаармвин не говорил с ней на эльфийском, который она не понимала вовсе. Он старался быть терпеливым, но иногда раздражение брало верх: он чувствовал благодаря их связи, что она не просто так не реагировала на его просьбы, но не мог понять, что делал не так.Хаармвина нельзя было назвать вспыльчивым или нетерпеливым, но он чувствовал, что сдавал позиции. Когда боги ответят ему, за что послали такое испытание? – Как ее зовут? Хаармвин едва ли расслышал вопрос и заторможено повернул голову к Селдримхару, глядя мимо его лица. Ему казалось, что его разрывала сотни эмоций и в то же время внутри была пустота, которая засасывала в себя каждый нервно прожитый после появления полукровки день. Схватки не на жизнь, а на смерть, изнурительные погони и холодные дни без еды и воды во время войны с темными эльфами выматывали его куда меньше, чем война с самим собой. Хаармвин не помнил, когда в последний раз нормально спал за эти полмесяца: если не собственные хмурые мысли разрывали его черепную коробку изнутри, так полукровка, которая мучилась дурными снами. Он вдруг вспомнил, как в самую первую ночь в Коэхале рассказывал родителям и Селдримхару о том, что узнал в людских землях, до самого рассвета. Тиосиль плакала, а Норалан молчал так долго, что впору было испугаться – он словно онемел от ужаса. Селдримхар, хмуря брови, сидел рядом с полукровкой, которая, снова исчерпав свои немногочисленные запасы сил и энергии, уснула, и вел какие-то внутренние монологи, которые не размыкали его губ. Хаармвин тогда почти уверил себя в том, что может понять родных и уйти с полукровкой скитаться по всему свету – она была только его бременем, – но отец заговорил:– Пока она находится в таком плачевном состоянии, мы не можем открыть ее никому. Народ не готов увидеть…. это существо – не могу назвать ее иначе, пока в ней едва шевелятся жизнь и душа, а тело истерзано. Селдримхар, – король посмотрел на наставника принца, – я прошу тебя оказать любую помощь, на которую ты способен. Полукровку нужно выходить.– Конечно, Ваше Величество, – ответил тот глухо. Если его взгляд можно было назвать просто удивленным, то Хаармвин смотрел на отца практически с ужасом. – Ты позволишь ей остаться? – спросил он, едва шевеля языком. – Ты даже готов рассказать о ней другим эльфам?– Повторюсь, что только тогда, когда она перестанет выглядеть так чудовищно, – отозвался Норалан, словно не понял, что сын имел в виду.– Только что ты кричал, чтобы я немедленно избавился от нее, отец! – И я все еще хочу этого, – согласился Норалан, кивая. – Пусть она и не дроу, в ее жилах течет их проклятая кровь. Мы не знаем точно, что она такое, и я сделаю все возможное, чтобы в случае необходимости защитить от нее тебя и мать. Но в то же время я не праве решить ее судьбу – нашим богам было угодно, чтобы она появилась здесь. Как отец и как король я должен повиноваться их воле и спасти душу, с которой связана твоя душа. Хаармвин почувствовал легкую дрожь – у него не было сил понимать, что именно ее вызвало: облегчение или испуганный трепет от очередного осознания того, с кем теперь он был связан.– Я так потерян, – признался он, посмотрев сначала на отца, а потом на мать, по щекам которой все еще текли слезы. Тиосиль нашла в себе силы улыбнуться ему. – Мы ехали сюда, и я не имел ни малейшего понятия, что нас ждет. И сейчас я не чувствую себя лучше. Как мне быть дальше?– Мы выходим бедняжку своими силами, – подал голос Селдримхар, привлекая к себе три пары глаз. – Как только она окрепнет, мы будем учить ее. Наверное, учить самой жизни, ведь вряд ли это несчастное создание помнит, что это такое. Думаю, за это время я смогу узнать, как ей получить эльфийское имя и восстановить печать Хаармвина. – Эльфы никогда не будут к этому готовы, – тихо сказал принц, глядя на тело, свернувшееся около Селдрихара. – Возможно, ты прав. А, возможно, ты ошибаешься, – сказала Тиосиль, вытирая слезы рукавом своей мягкой домашней туники. Они превратили ее глаза в блистающие изумруды. – Хоть ты и будущий правитель, все же не принимай это решение за свой народ. Нет смысла загадывать их реакцию, нам нужно сосредоточиться на другом. Хаармвин несколько долгих секунд смотрел в ее глаза, стараясь понять, действительно ли она думала так, как говорила, и видел в них только безграничную любовь. – Полагаю, всем здесь ясно, что пока о полукровке никто не должен узнать, – сказал Норалан, потирая тонкими длинными пальцами подбородок. – Мы разместим вас в комнатах западного крыла. Конечно, у подданных возникнут вопросы, почему в него можно будет заходить только тебе, сын, и Селдримхару, но все лучше, чем запереть ее за семью замками. Словно поняв эльфийскую речь, полукровка дернулась во сне. Хаармвин оглядел ее тело, все еще скрытое его одеждами: она действительно заслуживала того, чтобы ей наконец помогли. И он готов был это сделать, но чувство, что он все равно так и не познает истинной половины, червяком засело внутри.