Будить поздней ночью соседа, чтобы вернуть ему перепуганную жену, было странно, но в то же время Идзава мог представить, какое непонимание возникнет, если он пустит женщину переночевать и вернет ее утром, особенно учитывая, что сосед — сумасшедший. «Будь что будет», — подумал Идзава, и в его душе поднялась странная храбрость. Но на самом деле это «будь что будет» было лишь импульсом, любопытством, возникшим на фоне той потери эмоций, которую он ощущал в повседневной жизни, — и он смотрел на появление этой женщины как на необходимое в жизни испытание. Он уверил себя, что если оставит женщину на ночь, то ему не стоит и думать ни о чем другом, кроме выполнения непосредственного долга, и бояться тоже нечего. Он убедил себя не стыдиться того, что его странно трогает подобный поворот событий.
Идзава расстелил постель на двоих, уложил женщину и выключил свет, но прошло две минуты, и сумасшедшая вдруг встала с постели и свернулась калачиком в углу комнаты. Не будь на дворе середина зимы, Идзава нарочно не стал бы обращать на это внимания и уснул, но ночь была зимняя и особенно холодная — и оттого, что он пожертвовал половиной постели, холодный воздух словно царапал кожу и Идзава дрожал от холода. Когда он поднялся и включил свет, увидел, что женщина, закатав рукава, сидела на корточках на полу, словно ее загнали в угол и она не знала, куда бежать.
— Что случилось? Ложись спать, — сказал Идзава.
Она кивнула и снова забралась в кровать, но через две минуты после того, как он выключил свет, она снова встала. Идзава сказал ей:
— Не волнуйся, ложись обратно, я тебя не трону.
Но женщина с испуганным видом забормотала что-то извинительное. Когда он в третий раз выключил свет, женщина снова быстро поднялась, открыла дверь чулана, забралась туда и закрыла ее изнутри.
Это упорство разозлило Идзаву. Он резко распахнул дверь чулана и заговорил:
— Ты не поняла, что ли? Я же тебе все сказал, а ты прячешься и закрываешь дверь. Это же оскорбление для меня, раз ты мне так не веришь. Почему ты сбежала из дома? Ты издеваешься надо мной и стыдишься меня, ведешь себя так, будто ты жертва, прекрати разыгрывать фарс.
Однако ему стало ясно, что женщина не способна понять эти слова, и он подумал: «Спорить с такой дурой глупо, лучше дать ей пощечину и лечь спать». Но женщина с неудовлетворенным видом забормотала:
— Я хочу вернуться, лучше бы я не приходила! Но мне некуда больше идти. — И эти слова задели Идзаву.
— Почему бы тебе не провести ночь тут, у меня нет плохих намерений, но ты ведешь себя, как жертва, это-то меня и разозлило, не заходи в чулан и спи здесь, в футоне.
Но женщина посмотрела на Идзаву и вдруг снова что-то забормотала.
— Что? Что такое? — Идзава чуть не подпрыгнул от удивления, потому что вдруг ясно расслышал в бормотании женщины слова «ты меня не любишь». — Э, что ты такое говоришь? — невольно переспросил Идзава, распахнув глаза.
— Лучше бы я не приходила, ты меня не любишь, ты обо мне не заботишься, — уныло и беспрестанно повторяла женщина и пустым взглядом смотрела вдаль.
И тут Идзава понял.
Женщина его не боялась. Все было наоборот. Она пришла сюда не потому, что ее ругали и не в поисках убежища. Она рассчитывала на любовь Идзавы. Но отчего в ней могла пробудиться уверенность в его чувствах? Он лишь несколько раз обменивался с ней приветствиями у свинарника или на улочке, и все это были внезапные, случайные встречи. А теперь по воле идиотки он испытывал вину из-за ее чувствительности, которая превосходила обычную человеческую. Когда свет гас и через минуту-другую женщина не ощущала, как мужские руки касаются ее тела, она осознавала, что ее не любят, и от стыда вылезала из футона. Идзава верил, что для идиотки это было поистине болезненно, но до конца не мог этого понять. Наконец она закрылась в чулане. Может, лучше было бы думать, что ей стыдно? Но слов, чтобы описать ее поведение, у Идзавы не было, и ничего не оставалось, кроме как попытаться опуститься до ее уровня. «Да и для чего нужна вся эта человеческая мудрость? Разве мне постыдно иметь столь же чистую душу, как у идиотки? Ведь мне прежде всего необходима чистая, непосредственная душа, как у нее. Я забыл эти чувства и страшно устал, пребывал во лживых иллюзиях, запятнал себя грязью в глазах обычных людей».