— Дура! — воскликнул Идзава, удерживая женщину со всей силы. Он схватил ее за плечи и прижал к груди. — Ты умрешь, если пойдешь туда, — прошептал он. — Когда мы умрем, будем вместе, ты и я. Не бойся. И не уходи от меня. Огонь, бомбы — забудь о них, есть только мы вдвоем, смотри только на дорогу. Поняла?
Женщина кивнула. Это был неловкий кивок, но Идзаву переполнили эмоции. Она впервые проявила волю, первый раз за долгие часы бомбардировок и ужаса дала ответ. И это было так наивно, что Идзава чуть не сошел с ума. Теперь он держал в руках человека, и этим человеком он гордился. Вдвоем они бежали сквозь бушующее пламя. Когда они вынырнули из массы горячего воздуха, по обе стороны дороги было огненное море, но некоторые дома уже разрушились, и жар пламени стал слабее. Там была канава, полная воды. Идзава облил женщину водой с головы до ног, снова погрузил в воду футон и накрылся им. На дороге лежали горящие вещи и два трупа. Это были женщина и мужчина за сорок.
Идзава обхватил идиотку за плечи и помчался с ней сквозь огненное море. Наконец они добежали до ручья. Фабрики по обе стороны ручья пылали, и нельзя было ни оставаться, ни идти вперед, ни отступать. Идзава увидел лестницу, которая вела к ручью, и, накрыв женщину футоном, спустил ее и сам прыгнул вслед. Люди разделялись и шли маленькими группками. Теперь женщина по своей воле погрузилась в воду. И собака поступила бы так же, но Идзава смотрел широко открытыми глазами на рождение новой женщины и жадно наблюдал за тем, как она поливает себя водой. Речка текла из огня в сторону мрака. Тьма не была непроглядной, потому что огонь освещал край неба, и она наполнила Идзаву спокойствием, которое появлялось из ужасной усталости и ощущения пустоты. В глубине души он чувствовал облегчение, но это чувство было крайне мелочным, крайне спокойным. Все казалось абсурдным. Выше по реке находилось ячменное поле. С трех сторон его окружали холмы, и дорога шла между ними. Все дома на холмах горели, как и здания на дороге: храм, фабрика, баня — все это горело белым, красным, оранжевым, синим. Вдруг подул ветер и воздух на поле наполнился ревом, мелкие брызги огня полетели во все стороны.
Толпа все еще шла и шла. В ячменном поле было лишь несколько сотен человек — ничто в сравнении с тем потоком, который несся по шоссе. Рядом с полем находилась роща. В ней почти не было людей. Идзава и женщина расстелили футон и легли. За полем горел фермерский дом. Пожарные гасили огонь водой. Рядом был колодец, мужчина качал воду насосом и пил. Два десятка мужчин и женщин, старых и молодых, помчались к нему со всех сторон. Они качали воду и иногда пили. Затем они подошли к дому и протянули руки к огню, чтобы согреться, но когда от дома полетели горящие обломки, стали переговариваться, отворачиваясь от дыма. Никто не хотел помогать пожарным.
— Хочу спать, — сказала женщина. — Я устала, ноги болят, глаза болят, — бормотала она, но главным было то, что она хотела спать.
— Спи, — сказал Идзава, завернул ее в футон и зажег сигарету. Он выкурил одну за другой несколько штук и только хотел зажечь очередную сигарету, как прозвучал сигнал окончания бомбардировки и полицейские пришли к полю, чтобы сказать, что все кончено. Их голоса были грубы, не такие, как у других людей. Они закричали:
— Все конечно! Всем, кто живет в районе полицейского участка Камата, собираться у начальной школы Ягути. Школа уцелела.
Люди стали подниматься с поля и пошли к шоссе. Но Идзава не двинулся с места. К нему подошел полицейский.