Однако спустя несколько лет я осознал, насколько постыдно и неприлично для мужчины столь странное положение, и выпустил новый сборник несколько более благоразумного тона. Основным мотивом этой книги было «Ах, где теперь добродетель того мальчика?» — и так окончательно впал в полное ничтожество. Теперь я был никчемнее всякой никчемности, а значит, можно сказать, подлинно никчемным. С годами я вконец опустился, да к тому же устал бороться с тяготами жизни в такой нищете, что и словами не передать. И однажды вместе с осенними ветрами я покинул столицу — вот какова была моя печальная судьба.
Словом, во мне, старике, и разглядеть-то особо нечего, и уж, само собой, я не буду оправдываться, пытаясь кичиться тем, что такова, мол, моя натура. Что человек вроде меня может поведать столь ученому собранию? Вот она, истинная жестокость.
Честно говоря, насчет демократии… Нет, прошу прощения за столь неожиданную смену темы, я и сам не могу удержаться от усмешки, так я поражен… Так вот, на самом деле я человек совершенно необразованный и ничего о демократии не знаю. Однако мне известно, что это слово значит «власть народа», а следовательно, имеет отношение к идеям, идеалам, Америке, глобальным вопросам — то есть общий смысл я все же улавливаю. В Японию тоже наконец приходит демократия, и я понимаю, насколько это славные перемены, ведь благодаря демократии устанавливается равенство между мужчиной и женщиной! Оно, именно оно вызывает у меня особенный душевный трепет. Вот чего я так долго ждал!
Стоит мне только подумать, что наконец-то перед женщинами будут отстаивать мужские права, как я преисполняюсь таких чувств, словно после долгой ночи наконец наступил рассвет, и не могу удержаться от улыбки. Должен сказать, что всю свою жизнь я терпел от женщин исключительно жестокое обращение. Иногда я даже думаю, что таким ничтожным стариком я стал именно из-за них, из-за женщин.
С малых лет эти проклятые женщины только и делали, что издевались надо мной и мучили меня. Моя матушка — не мачеха, прошу заметить, а родная мать — заботилась лишь о моем младшем брате, а ко мне всегда относилась до странности холодно и постоянно меня шпыняла. Много лет прошло с тех пор, как она отправилась в мир иной, и хоть негоже припоминать обиды усопшей, никогда не забуду, как в десять лет соседи подарили мне щенка своей собаки, я принес его похвастаться матери и пятилетнему брату, а тот, захотев щенка себе, разревелся. Тогда матушка, утешая его, с серьезным видом начала говорить странные вещи: мол, твой братик сам будет кормить этого щенка. Я так до сих пор и не понял, что это значило: что теперь я должен буду отдавать свою еду щенку или что вся еда в доме принадлежит мне, старшему сыну, а у младшего нет права даже завести щенка.
От этих слов мое детское сердце исполнилось отвращения. Преодолевая его, я все же дал младшему подержать щенка, но мать начала говорить брату: «Верни его, верни, дармоеда этакого». Разумеется, от такого я совсем пал духом, отобрал у брата щенка и бросил его возле помойки. Дело было зимой, и, когда мы сели ужинать и я услышал, как скулит щенок, мне кусок не лез в горло. В конце концов отец тоже услышал плач щенка и спросил матушку, что происходит. Та как ни в чем не бывало отвечала, что это старшенький принес щенка, но ему питомец сразу наскучил, вот он, видимо, его и выбросил — вечно этому ребенку все быстро надоедает. Я был так потрясен, что взглянул на мать другими глазами.
Отец отругал меня и велел матушке забрать щенка домой. Она принесла его на руках. «Замерз и страху натерпелся, бедняжка. Старшему тебя отдавать нельзя, снова бросит, так пусть хоть младшенький поиграет», — сказала она, убеждая отца согласиться. И с тех пор щенок, едва не погибший из-за моей жестокости и спасенный матушкиной милостью, стал питомцем доброго младшего братика.
И это был не единственный раз, я могу припомнить множество случаев, когда надо мной таким образом измывалась родная мать. Причина, очевидно, была в том, что я родился отнюдь не красавцем и с раннего детства во мне не было и капли миловидности. Но даже если и так, эти издевки превыше всякого здравого смысла, они почти лишили меня способности правильно понимать чужие слова.