После того случая я продолжал терпеть жестокость различных женщин, но если вы думаете, что все это были женщины необразованные, а значит, едва ли способные на жестокие, безжалостные поступки, то это совершенно не так. Стараниями некой профессорши женского университета, долго учившейся за границей и покинувшей этот мир в прошлом году, один из моих сборников подвергся такому поношению, что я был потрясен до глубины души и с тех пор не смог написать ни строчки. Даже если бы я пожелал, то не смог бы опровергнуть ее слова или как-то оправдаться: ее нападки были слишком беспощадны. И образования-то у меня никакого нет, кроме начального, и стихи мои настолько вопиюще бездарны, что их невозможно читать, и очевидно, что деревенщина из Тохоку не может написать хоть сколько-нибудь утонченных стихов, и стоит, мол, лишь посмотреть на меня, и сразу видно, что у меня лицо не поэта, а опустившегося грязного жалкого труса, и Японии никогда не стать цивилизованной страной, пока существуют такие необразованные люмпены от поэзии. Она была права во всем от первого до последнего слова, но в ее критике — точной и беспощадной, будто она бранила бестолкового ребенка, выговаривая, что он обуза для семьи и ему лучше умереть, — звучала такая ярость, словно она хотела раздавить меня, показав, что ничтожество и есть ничтожество.
Я всего раз видел эту даму на каком-то поэтическом вечере, так что у нее не должно было быть никаких личных обид, но почему же она выбрала именно меня, незаметного люмпена, для своих нападок? Видимо, даже если женщина преподает в университете и обучалась за границей, она все равно сохраняет эту особую склонность — прицепляться к никчемным мужчинам, чтобы как следует их помучить. В общем, когда я прочитал в некоем поэтическом журнале эту статью, я весь так и затрясся, от ужаса во мне пробудилось какое-то странное, извращенное чувство, и я отправил этой пожилой даме с широким величественным лицом, какое и у мужчин встречается редко, телеграмму, которая окончательно покрыла меня позором. В ней значилось: «Целую».
Однако эта пожилая профессорша наверняка даже не заметила, в какой ужас она меня повергла, окончательно убив во мне и без того хилого поэта. А если бы и заметила, наверное, это привело бы ее в особенный восторг, но в прошлом году она покинула этот мир.
Что ж, уже изрядно стемнело, а значит, полагаю, пора заканчивать мой глупый рассказ. Подводя итоги, хочу сказать, что все женщины в этом мире, образованные или нет, от природы наделены странной и страшной жестокостью, но, несмотря на это, говорят, что они слабы, что хотят хорошего обращения. Когда ты согласишься с этим, они говорят, что мужчина должен быть мужественным, а что вообще такое мужественность? Когда ты пытаешься вести себя мужественно и думаешь, что женщине это нравится, она говорит, что ты с ней чересчур груб, а потом еще как-нибудь особенно жестоко тебе мстит. Так что же нам остается делать? Разумеется, с тех пор как я переехал сюда из столицы, не проходит и дня, чтобы на меня не напали по какому-нибудь странному поводу жена брата, или ее сестра, или их тетка, или еще кто-нибудь из женщин, живущих в доме. «Пока в этом мире существуют женщины, мне, видимо, не найдется в нем места», — думал было я, совсем пав духом, но теперь, когда наступило торжество демократии и, согласно новой конституции, между мужчинами и женщинами полное равноправие, я могу только сердечно поздравить всех мужчин. Теперь никто не сможет сказать, что женщины слабые существа — как-никак теперь все равны. Как это славно! Теперь можно не сдерживаться и неприкрыто говорить о женщинах дурно. Спасибо свободе слова, это еще одно замечательное право! Теперь и я, человек, которому та старая профессорша вырвала язык поэта, получил, благодаря новой конституции, равенству полов и свободе слова, язык, способный жаловаться на женщин. И остаток жизни я намерен посвятить разоблачению женского насилия.
Гудбай
(Перевод рассказа выполнен мастерской переводчиков, которая действует в Петербурге)
Не стало одного маститого литератора. Под конец церемонии прощания полил дождь, ранний весенний дождь.