Кинуко спокойно заперла за ним дверь.
Спустя некоторое время Тадзима подал голос.
— А… Эм-м… Прости, но моя обувь… И еще, если есть шнурок или что-то вроде, дай, пожалуйста… У меня дужки очков сломались.
Пока чувство чудовищного унижения, появившееся впервые за всю его «карьеру» героя-любовника, сменялось жгучим возмущением, он кое-как замотал очки красной изолентой, которую дала Кинуко, а затем прилепил ее на уши.
Он отчаянно воскликнул: «Спасибо!» — бросился вниз по лестнице и, оступившись, снова издал жалкий вопль.
Тадзима не мог не испытывать сожалений по поводу денег, потраченных на Нагаи Кинуко. Все-таки таких убыточных вложений у него еще не было. Быть не может, чтобы ему не удалось найти ей применение и обернуть ситуацию в свою пользу. Однако эта ее чудовищная сила, это обжорство, эта жадность…
Потеплело, начали распускаться цветы, и только Тадзима пребывал в состоянии глубокой депрессии. С той провальной ночи прошло уже несколько дней, на нем были новые очки, отек со щеки уже спал, и Тадзима все-таки позвонил Кинуко. Он решил начать с психологической атаки.
— Алло. Это Тадзима. В прошлый раз я хорошенько надрался, — рассмеялся он.
— Знаешь, когда девушка живет одна, и не такое случается. Не бери в голову.
— А я вот с того момента много размышлял и в итоге подумал: если я расстанусь с женщинами, куплю маленький домик, вывезу из деревни жену с ребенком и заживу счастливой семейной жизнью — как думаешь, разве это аморально?
— Не понимаю, ты это о чем вообще? Любой мужчина, стоит ему только поднакопить деньжат, начинает задумываться о всякой мелочной ерунде.
— Вот и я говорю, разве это аморально?
— Ну, не так уж и плохо. Ты же наверняка уже скопил деньжат?
— Да что ты все про деньги да про деньги? Я тебе о морали говорю, понимаешь? Об идеологии — что ты об этом думаешь?
— Да ничего я об этом не думаю. Я вообще о тебе не думаю.
— Не сомневаюсь. Но я вот думаю, что поступаю хорошо.
— Ну и отлично. Я кладу трубку. Не люблю бесполезную болтовню.
— Но для меня это действительно вопрос жизни и смерти. Я думаю, что к морали нужно относиться серьезно. Пожалуйста, помоги мне. Я хочу поступить правильно.
— Странно это. Опять решил прикинуться пьяным и дурака из себя строить? Нет, спасибо.
— Нельзя над этим смеяться. У всех людей есть стремление поступать правильно.
— Можно уже трубку повесить? Тебе заняться больше нечем? Я тут уже с ноги на ногу переминаюсь, в туалет хочу.
— Подожди, пожалуйста! Как насчет трех тысяч иен за день?
Психологическая атака перешла в разговор о деньгах.
— А кормить будешь?
— Нет, давай уж без этого. У меня в последнее время доходы низкие.
— Меньше чем за десять тысяч иен даже не проси.
— Ну, тогда пять тысяч иен. Пожалуйста, давай так. Это же вопрос морали, как-никак.
— Я в туалет хочу, понимаешь ты или нет?
— Пять тысяч иен, прошу.
— Какой же ты дурак!
Послышался ехидный смех. Похоже, согласилась.
В любом случае Тадзима должен найти применение Кинуко, но не больше чем за пять тысяч иен в день, и угощать ее ни кусочком хлеба, ни стаканом воды не будет. Если он не станет расчетливо выжимать из нее все соки, то это окажется слишком накладным. Любое проявление сочувствия под строгим запретом, иначе — крах.
Кинуко ударила Тадзиму так, что он даже закричал — но ведь он может обратить ее чудовищную силу в свою пользу.
Среди его многочисленных любовниц была девушка по имени Кэйко Мидзухара — посредственная художница, которой еще не исполнилось и тридцати. Она снимала две комнаты в районе Дэнъэнтёфу: в одной жила, а другую использовала как студию. Как-то раз один художник порекомендовал ее Тадзиме в качестве иллюстратора. Когда тот предложил ей разместить в «Обелиске» картину или гравюру, девушка покраснела и показалась ему такой милой, что он решил изредка помогать ей материально. Она была мягкосердечная, молчаливая и очень плаксивая, но никогда не выла и не рыдала навзрыд, впадая в истерику, а плакала трогательно, как маленькая девочка, и это выглядело не так уж и неприглядно.
Однако у нее был один недостаток — старший брат. Он долгое время служил в Маньчжурии, говорят, был крепко сложен и с малых лет отличался буйным нравом. Когда Кэйко рассказала о брате, Тадзиме сразу все это не понравилось. Еще со времен «Фауста» так повелось, что для ловеласа плохая примета, если у возлюбленной есть старший брат — военный, сержант или капрал.