Закрыв стальными крышками еще два люка в полу, Григорий Игнатьевич подошел к питьевому фонтанчику и сунул лицо в струю, расщепляющуюся на конце. На его лице, покрытом смолянистым веществом, дрожали, как приклеенные, крупные капли.
Он устало закрыл черные веки, мгновение постоял так, видимо, отдыхал, а когда разомкнул их и наткнулся взглядом на сына, точно спрашивая самого себя, промолвил:
— Петька, что ли? — И улыбнулся: — Это как ты сюда попал?
— Я помог. Через трубу, где красная вода течет, — смело ответил Мишка.
— Вот черти косопузые! И не побоялись? А если бы собака за штаны цап-царап?
— А мы бы ей штаны оставили и драляля, — опять ответил Мишка.
Григорий Игнатьевич засмеялся, положил тяжелую пятерню на Петькину голову и, щуря золотистые, в красных прожилках глаза, сказал:
— Тут вот я и тружусь, сынок.
С этого дня Петька еще больше стал любить отца за то, что он, несмотря на усталость и заботы, всегда весел и ни на что не жалуется, а если заходит речь о трудностях работы, ловко сводит разговор к шуткам. И раньше Петька замечал уклончивость Григория Игнатьевича, но относился к ней с легким сердцем, а теперь хмурился, так как непременно вспоминал клешнятое пламя, обхватившее отца, и угольную пыль, в которой проваливалось солнце.
Пока Петька не видел, в каких условиях работает отец, он не задумывался над тем, хорошо или плохо, что он ест отборные кушанья из зеленой тумбочки. Но когда он побывал на коксовых печах, то без стыда не мог смотреть, как рябые руки матери ставили перед ним сливки или куриный бульон. Около недели он все же мирился с этим, а затем раздраженно сказал:
— Не маленький я уже, а вы мне все вкусные да сладкие кусочки суете. Хватит. Не хочу, — и поглядел строго на Анисью Федоровну. — Папа вон из огня в газ мечется, а ты с крынок сливки поснимаешь — и их мне, а его пустым молоком поишь.
— Зря шумишь, мужик. Тошнит нас от сливок. Ну и врачи запретили, не пейте, мол, вредны, — попробовал отшутиться Григорий Игнатьевич.
Петька не возразил, но в короткое время, как казалось ему, добился своего. На деле все в общем-то шло по-прежнему, лишь Анисье Федоровне приходилось прибегать к разным уловкам, чтобы кормить сына тем же, что он ел раньше. Иногда Петька замечал хитрости матери, сердился, но она с таким непогрешимым видом защищалась, что он верил ей.
Шла война. Ежедневно она напоминала Петьке о себе стуком о тротуар деревянных подошв: это шагали ремесленники; темными, изможденными, а то и водянистыми лицами людей; сосредоточенным видом отца, нахохлившегося над репродуктором.
До войны Петька был щуплым мальчиком, а теперь его не узнать: раздался в кости, вымахал чуть ли не с Григория Игнатьевича, широкими бугорками выступали скулы, на губе проклюнулись светлые, как пушок на персиках, усики. Дома Петька находился, когда спал или учил уроки. Остальное время он проводил в подшефном госпитале.
Возвращался он поздно вечером. На плите его ждали кастрюли, укутанные сверху теплой клетчатой шалью. Садясь за стол, он спрашивал мать:
— А вы с папкой ужинали?
Она недоуменно пожимала плечами:
— Конечно, — и ставила перед ним тарелку такого густого супа, что в нем хоть ложку ставь.
Как бы ни был голоден Петька, он съедал не больше половины того, что подавала Анисья Федоровна, а потом иногда сквозь сон ему казалось, будто кто-то ест на кухне, звякая о кастрюлю ложкой.
Из потока проносящегося времени каждый человек цепко запоминает лишь немногие дни. Одним из них был для Петьки зимний день сорок четвертого года. Вместе со своей школой Петька работал на субботнике. Широко расставив ноги, одетые в пимы, он стоял на снегу, источенном колошниковой пылью, и передавал по цепи к строящейся домне кирпичи. Они были желтые, увесистые и такие холодные, что от прикосновения к ним даже в теплых варежках становилось зябко.
Небо стеклянно-белое. Такое оно только в трескучие морозы. А ветер — не ветер: огонь. Дашь распуститься себе — живо продрогнешь и скорчишься. Петька видел, как то один, то другой одноклассник втягивает голову в плечи, сутулится и поэтому задорно покрикивал:
— Не гнуться! Не кланяться в ножки деду Морозу! Эх, пошли-поехали тетки за орехами!