— Костя, ты, наверное, опять дымил? У тебя же очен плохое здоровье.
— Да, да, верно, плохое, — соглашался Дарьин, хотя никогда ничем не болел. — Клянусь тебе, Виктория, я даже не прикасался к папироске.
— Правда?
— Правда.
— Спасибо, Костя, умница ты у меня!
Когда Виктория уходила, Дарьин совестливо тер лоб, вздыхал, затем выдвигал ящик стола, закуривал, жадно глотал дым и выпускал его на жужжащий пропеллер настольного вентилятора.
Петру понравилось, что Дарьин, знакомясь с ним, не потребовал диплом и вкладыш, не докучал анкетными вопросами, лишь поинтересовался:
— Не откажетесь, если я вас прикреплю к одному экспериментальному участку?
— Не откажусь.
Дарьин привел его в длинное кирпичное здание. Неподалеку от распахнутых ворот лязгали и рокотали тележки конвейера.
От гулких, словно спрессованных звуков, что вырывались из пузатого тигля, от треска электрической печи, которая выбрасывала сквозь щель заслонки матово-синее сияние, от стука формовочных машин Петр оглох и завертел головой. Дарьин наклонился к его уху:
— Ничего, привыкнете. Смотрите, сюда, — и указал в сторону вагранки, возле которой, слегка приседая, двигались разливщики, подводя ковш с тяжело колышущимся чугуном под раструб трубы.
Когда ковш установили, грузный вагранщик толкнул вверх какую-то ручку, и в расщелину между раструбом и ковшом выплеснулось зеркальное пламя. Резкой болью пронзило зрачки Петра, в воздухе, как стало казаться ему, зашевелилась, расходясь кругами, зеленая рябь.
— Извините. Не предупредил! — крикнул Дарьин, что-то прислонив к переносью Петра. Тот открыл глаза и увидел синие стекла, а за ними ковш, раструб и выносящиеся из расщелины оранжевые капли.
Дарьин позвал Петра в формовочное отделение и начал объяснять, что белое слепящее пламя — пламя магния, который погружают на дно ковша, чтобы получить из ваграночного чугуна магниевый. Дело это новое, большой государственной важности. Хороший магниевый чугун в два-три раза крепче и в четыре-пять раз гибче ваграночного, серого. Им можно заменить такие металлы, как бронза и сталь. Но пока еще он обходится заводу в копеечку, так как приходится сплавлять его с силикокальцием, не отличающимся дешевизной. Кроме того, силикокальций слишком бурный катализатор, поэтому добрая половина магния сгорает бесполезно, и чугун, затвердевая, не достигает желаемой прочности: графит в нем не приобретает законченной шаровидной формы, необходимой для этого.
В цехе было жарко. По вискам главного металлурга змеились ручейки пота. Он вытирал их подкладом фуражки и продолжал рассказывать. Когда он замолчал и заметил, что Петр внимательно смотрит на него, то застенчиво нахохлился, виноватая улыбка растянула его широкие, резиновой упругости губы.
— Извините. Утомил, наверно?
Поселили Петра в доме-интернате. Занят был Петр с утра до вечера: приглядывался к людям, знакомился с оборудованием, изучал в лаборатории вместе с Дарьиным пробы магниевого чугуна, вечерами сидел в технической библиотеке. Он стал стремительнее ходить, вспоминал о том, что надо побриться, только тогда, когда от прикосновения к подушке становилось колко щекам; если при нем острили, смеялся звонким и заливистым смехом здорового, жизнерадостного человека. Виктория сказала о нем Дарьину:
— Очен реактивная натура у технолога Платонова. Он мне нравится.
Кто наблюдал за Петром, тот ни разу не заметил, что молодой, неуемный, веселый инженер мучительно тоскует. Когда он, пробудившись, идет умываться, то вспоминает мать, наливающую в умывальник железным ковшом колодезную воду. Он вздыхает. Хочется, чтобы это было явью. Хочется услышать ее сипловатый голос. И принять из ее рук холщовое полотенце. Во время обеденного перерыва, слушая, как вагранщик Кежун рассказывает о международных новостях, он вспоминает лавочку возле калитки, где они с отцом часами говорили о политике, стараясь предугадать события.
Мучило Петра больше всего то, что родители остались одни и начали непривычную, может быть, постылую жизнь — жизнь для себя. А ведь они привыкли жить для него, а отец — и для завода.
Решение Григория Игнатьевича уйти на пенсию страшило Петра. Мальчишкой он слышал, как отец сказал:
— Стать пенсионером? Не представляю… К черту! Это же словно без рук, без ног. Это же значит — твоя песенка спета. Жди, когда окочуришься и наденут на тебя деревянную робу.
Об этом Петр не мог думать без отчаяния. Он написал родителям, что будет просить квартиру и как только получит ее, то приедет за ними. С тревогой ждал ответа: перед отъездом он говорил о таком своем намерении, но отец лишь неопределенно пробормотал: