— Все правильно. Тем не менее не спешите торжествовать, будто разбили старика.
— Какой вы старик?
— Мне кажется, я живу уже тысячи лет. Опыт жизни. Я столько перевидел!.. Другие сто не видели столько. На самом деле: как будто живу тысячи лет. Кстати, инженер, вы когда-нибудь бывали в старинных дворцах?
— Не приходилось.
— Так вот. Умные старинные архитекторы делали внутренние стены домов из зеркала и как раз напротив окон, что производило даже в тесных комнатах иллюзию простора. Вы-то лишь начинаете жить, мало знаете и мало думали, и потому не всегда определите, где иллюзия простора, а где стена. Уверяю вас, инженер.
— Можно пример?
— Положим, послезавтра будет великолепный день, вы захотите за город, в лес, пособирать ягод, поваляться в траве. При всем желании вы не поедете туда. Понедельник. Нужно идти на работу. Стена? Стена. Захотите вы поцеловать проходящую мимо вас незнакомую девушку — и не решитесь. Общественная мораль запрещает. Стена.
— Вон что у вас стены. А мне представилось, вы широко берете. Решил было кое с чем согласиться. А вы с Эвереста да вниз без остановки. И, выходит, себя в болото посадили.
— Петя, — сказала, посмеявшись, Очен. — Губанищев не такой простак, как может показаться.
— Это вы — хитрая бестия, прекрасная Виктория!
— А как же иначе? Иначе туго придется.
— Губанищев, — раздался вдруг голос Лидии, — если бы того, что вы называете стенами, не было, то вы пришли бы сюда без вашего прекрасного габардинового макинтоша. Встретил бы вас какой-нибудь детина и пожелал снять.
Губанищев грустно сказал:
— В век батискафов и не погружаться на глубину. Удивлен.
Виктория закончила накрывать стол и капризно топнула ногой.
— Люди, по местам! Ужин подан.
Петр хотел сесть между Губанищевым и Дарьиным, но хозяйка взяла его за руку и посадила рядом с Лидией. Та стыдливо потупилась, уши и щеки зарозовели, а через мгновение сделались алыми-алыми. Петр тоже смутился. Виктория взлохматила своей маленькой ладошкой его волосы, как бы сказала: хорошо, что ты стесняешься, значит чиста душа. В этом жесте была недомолвка, какой-то игривый намек. Петр разволновался, и когда поднял рюмку, вермут начал переплескивать через край и капать на галстук.
— Ох, и неуклюжий вы, — укоризненно заметила Лидия, выдернула платок из-под ремешка часов и промокнула им галстук. На белоснежном шелке платка проступили фиолетовые пятна.
— Зачем испортили вещь? Вот ведь салфетки.
— Какая разница? — ответила недовольно девушка.
Наверно, оттого, что Петр был голоден, он быстро почувствовал опьянение и восторженно смотрел золотистыми продолговатыми глазами на присутствующих. «Прекрасный человек!» — думал он о каждом: о Дарьине, потому что он делал какой-то расчет на пачке «Казбека»; о Губанищеве, потому что он трогательно рассказывал о том, как воспитывал детей рано умершего брата; о Лидии, потому что она убеждала Петра, что работа учителя самая благородная и сложная; о Виктории, потому что она заботливо следила за ним. Та же Виктория заставила его танцевать с Лидией, и он, сначала робко и скованно, а потом свободно и уверенно кружился в вальсе, различая сливающиеся друг с другом вещи лишь по отдельным признакам: диван — по чешуйчатой ряби, проигрыватель — по красному глянцу, шифоньер — по зеркалу, в котором отражался зеленый абажур.
После вальса они сели на диван. Кудряшки на висках Лидии распушились, уголки воротничка загнулись к шее. Девушка глубоко дышала, под тонкой синей шерстью платья застенчиво круглились груди. Если поначалу он нашел ее суховатой и высокомерной, то теперь она казалась ему нежной и простой.
В полночь Лидия стала собираться домой. Петр беспокойно заходил по коридору, не смея навязываться к ней в провожатые. Но из комнаты выпорхнула Виктория и подала ему зонтик.
— Одевайтесь. Проводите Лиду.
Капли так гулко стучали по зонтику, что чудилось, будто они взрываются, ударяясь о туго натянутую ткань. Лидия поскользнулась и сказала:
— Товарищ провожатый, почему бы вам не взять меня под руку?
Пальцы Петра робко сжались на локте девушки, мягкий локон коснулся его щеки. И хотя черные пузыри вспухали на поверхности ручьев, и хотя холодно блестел булыжник мостовой, и угрюмым пятном проступала в распадке между тучами луна, на душе было светло и уютно. Хотелось так вот, молча, чувствуя плечом и пальцами тепло, исходящее от Лидии, идти всю ночь и глядеть на тучи, мокрые ясени, зябкие стены домов.