Рокот ботала замирает: должно быть, конь услышал свою кличку и остановился, раздумывая, не обмишулился ли.
И вдруг мне становится предельно ясно, почему при встречах с Исмагилом Истмагуловичем я испытываю в последнее время чувство неприятия, досады, стыда.
— Ну-ка ты, пошуми Малая.
Исмагил Истмагулович кричит, а я смотрю на него, усталого, пожелтевшего за ночь от водки, и мысленно повторяю, что никогда не наберусь духу порвать с ним.
— Малай-лай-ай! — дробится в ущелье отзвук голоса Исмагила Истмагуловича.
Из-за ельника выпрыгивают спутанные лошади. Впереди Малай. Он вскидывает морду, заливисто ржет. Каменная глотка междугорья возвращает долине прозрачное, с цепным перезвоном ржание.
— Друг, ты слыхал сейчас эхо?
— Слыхал.
— Свои у эха слова или чужие?
— Чужие.
— Ты уважаешь шофера Гринько?
— Сильно уважаю.
— Кто сумеет прекрасно написать о нашей бортевой пчеле?
— Ведерников.
— Так зачем же ты поддакивал Михаилу Устинычу? Молчишь? Неловко? Должно быть неловко. Ты часто вторишь чужому мнению. Даже не прикинешь, умное оно или глупое, честное или… Не сердись! Куда ты? Я люблю тебя. Эх!
Он удаляется, ссутулилась спина, поводья уздечки волокутся по траве.
Не буду догонять и упрашивать, чтоб не серчал. Ни к чему. Еще решит, что я не совсем справедлив и поэтому виновачусь перед ним. А, может, то, что я просил Исмагила Истмагуловича не сердиться, — ложная бережливость прорвалась, уже ведет его дорогой обиды? Частенько мы, люди, когда кто-то сурово откроет нам слабость, которой мы за собой не подозревали, ищем лазейку для своего оправдания.
Однажды я видел в Уфе, как ломали ограду давнишней кладки. Рабочие орудовали пневматическими молотками — так намертво припаялись кирпичи к кирпичам. Прохожий старик объяснил это тем, что раствор замешивали на кислом молоке.
Характер, если уж сложился, не менее крепок, чем та ограда, и подчас нужно действовать сильным средством, чтобы избавить человека от дурных привычек.
— Ты растерял самостоятельность. Да, да, Исмагил Истмагулович.
То он шел медленной развальцей, а после этого моего укора засеменил, точно мой взгляд подгонял его.
— В тебе живут отголоски гнилых обычаев. Смотри, потеряешь Кафию.
Я зануздал Малая и Лысанку. Шею мерина Васьки, принадлежащего Исмагилу Истмагуловичу, опетлил веревочными путами.
Я крикнул Исмагила Истмагуловича, но он даже не замедлил шага. И тут я подумал о себе самом и сказал себе, что и я зачастую живу, как бы беря напрокат чужие мысли, не подвергая их сомнению и не давая им своей оценки, и значит бываю не лучше Поташникова с Исмагилом Истмагуловичем и выгляжу наподобие их в глазах умных людей.
Тогда же я впервые додумался, что все мы отзвук прошлого и особенно того, которое коснулось нашей судьбы, только одни из нас постоянно поднимаются над ним: без скидок осознают его; а другие остаются рабами прошлого, да притом самого страшного, что было в нем.
Исмагил Истмагулович разувался, когда я подскакал к броду. Отпустив Ваську, я направил свою пару в светлынь осенней реки.
Завтракали мрачно, однако выпили самовар чая и опорожнили тарелку ромбических сдобнушек.
Зыркая на жующего с важной сосредоточенностью Поташникова, я едва удерживался от смеха.
Кафия нас, конечно, не провожала, лишь мельком посмотрела на меня, торопливо проходя в курятник. Она была нарядна: ботинки на высоком каблуке, свекольного цвета платье, по спине до самого пояса широко ниспадал атласный бирюзовый платок.
Волна нежности прокатилась во мне.
На улице я повернул лошадей не в сторону усадьбы заповедника, куда нам нужно было добираться, а в сторону, откуда приехали вчера. Кони на миг заартачились, но я присвистнул, и они резво взяли рысью, вопросительно косясь.
— Гумер, не дур-ри, — грозно прорычал Поташников.
— Бойчей, милые! — Я щелкнул кнутом и опять присвистнул.
Поташников попытался дотянуться до вожжей, но не тут-то было: тряско, далеко — мы сидели друг к другу спинами.
— Хулиган проклятый! Отплачу я тебе, сполна отплачу. Пораспустились! Директор уйдет на пенсию, я вас таких…
Кабы не колдобины перед мостом, я бы пропер Поташникова километра полтора по дороге в Накипово. Боясь сверзиться, он сидел в ходке, как пришитый, но кони сами сбавили скорость, и он спрыгнул.
— Чего ж вы соскочили, Михаил Устиныч? По вашим питейным рассуждениям я понял: вам хочется в обратно.
— «Что значит «в обратно»?
— В прежнее время.