Куричев невольно начал громче перебирать струны, потом строго прижал к грифу.
«На кого сержусь? Сидели дружной компанией, шутили, смеялись, пели. Никто ничем не обидел. Ни один человек из присутствующих не подал виду, что есть какая-то разница между его летами и моими».
Опять застенчивый шепот струн. И вдруг не то окликнули, не то померещилось:
— Анатолий Маркович!
Нет, зов, ясный, долгожданный. Медленно, боясь разочароваться, повернул голову. Нина, в своем вязаном свитере и вельветовых брюках, отороченная дымчатой линией света. Скрестила на груди руки, побрела к реке… Звала или не звала? Может, только посмотрела вслед, сочувствуя его одиночеству?
Он свернул с дороги, решая, догнать Нину или идти домой. Пока раздумывал, ноги сами собой принесли на тропинку, по которой удалялась Нина.
Она сидела на мостках купальни, И была еще более темная на оловянном фоне реки, чем недавно на фоне неба. Река катилась к сваям, шумно вспучиваясь донными струями, крутясь воронками. Близкий перекат то гремел громко, то затаивался, то квохтал.
Нина указала Куричеву на место рядом. Он свесил, как и она, ноги с мостков.
— Какие у вас красивые волосы! Серебро и серебро! Я мечтаю поседеть. Белая прядь от лба, виски словно куржаком обметаны.
— А я мечтаю расседеть. Седина — признак зимы. Хочу быть весенним.
— Вы и так весенний.
Куричев сидел, прижавшись щекой к грифу гитары. Нина провела ногтем по струнам.
— Сыграйте.
— Не знаю что…
Лады блеснули костяшками. Побежали по грифу пальцы Куричева.
Он что-то сочинял, стараясь изобразить мелодиями ночь, купальню, реку, лошадей, хрумкающих на пойме ржанцом. Он думал о том, почему Нина назвала его весенним: иронизирует или и впрямь он, влюбленный, выглядит таким? А может, она в нем души не чает? Дурь. Кому ты нужен со своей возвышенной чепухой, пожилой мужчина Куричев?
Ах, к чему он все о том же и о том же? Разве не довольно того, что он видит Нину, слышит Нину, говорит с Ниной?!
Чего еще желать! Сейчас он играет для нее, сидя в ночи на мостках купальни, и это такое счастье, которое утолит сердце радостью надолго. Но почему тогда он исторгает из гитары не восторг, а мерную, как бег волн, грусть? Наверно, потому, что не может человек не запечалиться, исподволь, чувствуя, что минутным упоением не затмить будущей тоски. Да, да, да. Ни завтра, так через месяц, когда уедет Нина, его ожидает тоска, от которой он будет ускользать в щемяще-чудные воспоминания. Но, пожалуй, незачем думать о воспоминаниях, если дорога эта явь с молодой женщиной, ловящей взором блеск воды, с самим собой, подергивающим струны и размышляющим в радостном состоянии о предстоящих страданиях.
Куричев перестал играть, заглянул в светлую темень широких глаз Нины. Она запела:
Впервые он понял: давно таит Нина что-то очень горькое. И едва он успел подумать об этом, она оборвала пение.
— Анатолий Маркович, ругайте, не ругайте… Я… Полюбила, вышла замуж, нажила двух детей… Он грубый, жестокий. Лопнет терпение — соберусь уходить. Угрозами удержит: «Тебя решу и детей!» Решит, точно. А если б и могла уйти… Куда уходить? Родных нет. Жилье с детьми снять почти невозможно. А снимешь — чем платить, чем жить? Уйти надо. Но куда?
Куричев чуть не закричал: «Ко мне уйди!»
— Анатолий Маркович, скажите, что делать?
— Набраться мужества и порвать. Впрочем, решай сама. Не хочу быть пристрастным.
— Вы должны быть пристрастны.
— Почему я должен быть пристрастным?
…Куричева хлестнуло по векам снежной крупой. Он заслонился, рукавицей и, вдыхая кислый запах сыромятины, мысленно повторил последнюю фразу Нины. И когда спохватился, что утомительно долго и лихорадочно повторяет ее, то словно прозрел, догадавшись, каким глупцом был от постоянного самоуничижения, коли не понял тогда обнаженного смысла ее слов. Она любила его и видела: он тоже любит. Прямей, чем сказала, не могла сказать…
Буря не утихала. Закат был густо ал, и казалось, что непроглядная пурга набухла кровью.
«Надо бы идти дальше», — подумал. Куричев. Он по пробовал двинуть поврежденной ногой и еле-еле переместил ее.
«Полежу немного, а там и стихнет».
Он вытер отворотом рукавицы лицо, повернулся на бок. Едва закрыл глаза, в сознании закачались радужные тенета. Постепенно они растаяли. Образовалась тропинка, Из кустов выпрыгнул Батый и побежал за летящим над тропинкой кривокрылым тетеревом.