Первые рассказы, дошедшие от IV–VI веков, весьма кратки. Создавались они не ради художества. Сюжета в этих рассказах еще не было, в них царствовал факт, случай, предание или легенда, увековеченные записью. Записывать старались только необычайное. Путь произведения к записи был долог и труден, но труднее всего было определить, какое произведение достойно увековечения.
Художественному вымыслу нелегко было войти в литературу. Любой вымысел стыдился самого себя и прикрывался одеждами факта. В танских новеллах непременно приводились ссылки на имена и происхождение героев, часто указывалось очень точно место и время событий, или же автор называл подробно, когда, где и от кого он слышал рассказываемую историю. Иногда он объявлял самого себя свидетелем происшедшего, иначе явно рисковал добрым именем — его легко могли почесть просто вралем.
Кто же свыше десяти веков назад рассказывал истории, дошедшие до нас в виде танских новелл? Исторические записи, суждения библиографов и ученых здесь должны склониться перед свидетельством самих новелл.
«Историю эту я, Чэнь Сюань-ю, рассказал в своих „Записках о душе, покинувшей тело“. В молодости мне не раз доводилось слышать об этом происшествии. Одни удивлялись ему и верили, другие называли вздором. В конце эры „Дали“ я повстречал Чжан Чжун-сяня, правителя уезда Лайу, и стал его расспрашивать, как близкого родственника девушки. От него-то и узнал я все подробности этого удивительного дела и с его слов записал их» (Чэнь Сюань-ю, Душа, покинувшая тело).
Человечеству ничего не известно о правителе уезда Лайу, но он был объявлен близким родственником героини новеллы, и имя его сохранилось. Итак, прежде чем эта новелла возникла в записи, ее, по заверению автора, рассказывал друзьям некий уездный правитель.
Автор «Женщины-оборотня» Шэнь Цзи-цзи сообщает, что его новелла имела успех во время путешествия у попутчиков еще до своего литературного рождения; восхищенные слушатели просили записать рассказ.
Но не только в путевых разговорах рождались новеллы. Они были неотъемлемой частью развлечений образованного общества и зачастую сочинялись на пиршествах, во время застольных бесед. Достаточно было автору заявить, что его новелла появилась на пиру, как она считалась признанной.
Умение держать себя в обществе высоко ценилось в танском Китае. Светскому человеку необходимо было владеть искусством слагать стихи или рассказывать необычайные истории. Молодые люди, приезжавшие из провинции в столицу, чтобы поступить на государственную службу, искали покровительства вельмож, и, как замечает Чжао Янь-вэй (автор XII в.), умение рассказать такую историю или просто подать ее в написанном виде могло принести успех. Разумеется, новеллы не были чем-то официально признанным, как стихи или оды-фу, входившие в программу экзаменов на должностной ценз в танском Китае.
Записывали рассказы люди образованные, а если они к тому же занимали в обществе высокое положение, то у произведения было больше шансов сохраниться. Среди авторов танских новелл встречаются первые министры императорского двора — Ню Сэн-жу и Юань Чжэнь, чиновники, поэты, известные литераторы, писавшие и в иных жанрах.
Любопытно, что большинство новеллистов итальянского Возрождения предпочитало латыни новый литературный язык, созданный на основе тосканского диалекта. Танская же новелла написана древним литературным языком, отошедшим от устной речи.
За протекшие века тексты танских новелл подвергались правке составителей сводов, сборников и антологий. Иногда их дополняли вставками, чаще — сокращали. Большинство сохранившихся изданий, к сожалению, восходит лишь к XV–XVII векам, времени правления Минской династии. Филологическое исследование текстов многих новелл до сих пор еще не выполнено. Но там, где сравнение возможно, зачастую обнаруживаются серьезные расхождения в текстах.
Когда увлекательный застольный рассказ под авторской кистью начинал превращаться в литературную новеллу, вступали в действие традиции, выработанные литературой. Поэтому необходимо знать, чьим опытом могли воспользоваться танские новеллисты.
На высокую прозу танской эпохи оказала влияние борьба между движением за возрождение «древнего» стиля (гувэнь) и стилем «современным», как тогда называли вычурный стиль пяньвэнь, отличающийся строго определенным ритмом и параллелизмом.
В VII и VIII веках прозаическая литература была околдована великими мастерами стиля пяньвэнь предшествующей эпохи. Подражатели Юй Синю, Сюй Лину, Ли Цзи, Бао Чжао создали эпигонскую литературу, в которой ценилось не содержание, а повод, служивший к созданию произведения; сами произведения были начинены исторической эрудицией, дословными заимствованиями, символикой и сложными стилистическими фигурами. Чем ничтожней был повод, тем произведение считалось более ценным. Пейзажи, украшенные храмами, и дворцовые интерьеры с разубранными красавицами стали любимым мотивом для прозы. От частого повторения выспренность перерастала в банальность.