Потом — они даже не успели сообразить, что к чему — взорвались конвекционные боеприпасы, и от всех — храбрых и не очень — остались только скрюченные обугленные остовы, вплавленные в стеклянный песок. Как в сосновом бору после пала.
Никакого геройства.
Сейчас ведь третье тысячелетие на дворе. А у вас, вон, связь — по проводу. Каменный век. В лучшем случае — СРЕДНЕВЕКОВЬЕ.
Дым на горизонте сменяется пылью. Ваши батареи открывают огонь, редкие снаряды лениво шелестят над головами. Недолёт. Перелёт. Снова недолёт. Чужие танки отвечают — тоже как бы нехотя. И — приближаются.
«Началось!» — думаешь ты. В горле сохнет.
Танки, однако, не спешат. Поворачиваются, ползают вдоль фронта туда-сюда, на границе прицельной стрельбы, лавируя меж серых разрывов. Боятся?!
Ты ухмыляешься. Ощупью отыскиваешь фляжку. Делаешь долгий глоток.
Во второй линии атаки нетерпеливо толкутся бронемашины. Можно ими пренебречь: вперёд своих железных батек они в пекло не сунутся, будь спокоен.
Где-то за броневиками судачит армия репортёров. Сейчас только так. К утреннему кофе мировое сообщество хочет знать всю правду о войне. XXI век за окном.
Броневики в конце концов понимают, что скорого прорыва не случится, и замирают, выстроившись в дугу. Круглые, похожие на оттопыренные уши антенны придают им комичный, глуповатый вид. Как у киношных закоренелых двоечников, учить которых чему-либо — дело заведомо ГЛУХОЕ.
Появляются вертолёты, громадные стальные сверчки. Деловито стрекочут над минным полем. Покачиваются. Не стреляют. До них рукой подать — за выпуклым бронестеклом можно разглядеть равнодушные лица под касками, напоминающие о манекенах в магазине готовой одежды. Чёрные очки, стебель микрофона у жующего рта. Пожалуй, автомат достанет… мысль эта озаряет не одного тебя, и начинается суматошная пальба в белый свет. Вертолёты дружно взмывают повыше — как пугливые стрекозы над зелёной водой; пули бессильно звякают о легированные днища. Кому-то из вас везёт: одна машина теряет управление, её сносит прямо к окопам. Теперь ей точно несдобровать, не уйти от сосредоточенного огня. Двигатель глохнет, и одновременно стихает стрельба. Несколько секунд геликоптер висит в ватной тишине, похожий на ветряную мельницу, отчаянно цепляющуюся крыльями за стынущий к вечеру воздух, и — падает с грохотом.
Его дружки тут же улетают восвояси.
Пыль оседает, открывая взору неподвижные, простёртые вверх руки, будто взывающие из обломков к небу. Враньё. Никто никого не зовёт. И там и сям — пусто. Всего лишь игра случая. Натюрморт с искорёженным металлом.
Но ты долго созерцаешь его, тщетно пытаясь упрятать поглубже странное предчувствие, что он в тебе будит: тоскливое и МРАЧНОЕ.
Ты вздрагиваешь, когда тебя вдруг хлопают по плечу. Вокруг радостная суматоха — блестят глаза: ты тоже вливаешься в неё и узнаёшь, что артиллерия всё-таки всыпала танкам по первое число, а потом вторая рота контратаковала с фланга, и враг позорно бежал, бросив технику на поле боя. Вот-вот подойдут обещанные давным-давно резервы, и начнётся наступление, а пока весь взвод поощрён, оказывается, увольнением — за вертолёт, — и надо собираться побыстрее, пока начальство не передумало. У него — начальства — сам знаешь, что в голове думает, ха-ха! Впрочем, смех добродушный.
По проходу в минном поле гуськом ползут облепленные торжествующим десантом танки и трофейные грузовики. Озабоченные сапёры указывают дорогу, немного досадуя, что их труд не пригодился сегодня. Ты подхватываешь автомат, подсумок с гранатами — и торопишься в тыл.
По пути обгоняешь колонну пленных, уныло бредущую куда-то сквозь плевки и улюлюканье. Ты тоже с удовольствием дал бы кому-либо пинка — хоть это и запрещено конвенцией… увы, надо спешить. Искать старшину с бумагами, потом транспорт со свободным местом в кузове.
Не сразу, но тебе это удаётся. В тесноте, да не в обиде. Суёшь подсумок под лавку, в груду ветоши, сжимаешь автомат коленями.
«Газуй! — барабанят впереди по затылку кабины. — Поехали!»
Машина трогается. Плывут назад окопы, ликование, завистливые взгляды, чужая техника, пленные… через час-другой ты будешь дома, среди тех, кто тебя по-настоящему любит и ждёт — всегда. Среди бесконечно дорогих тебе людей. Ты счастлив и никак не можешь поверить такой удаче.
(Между нами — и правильно делаешь. Лучше бы тебе спрыгнуть. Прямо сейчас. На ходу.)