Наступило воскресенье, назначенный день, и сеньоры эти, кто в одежде замужней женщины, кто в облике знатной девицы или почтенной дуэньи, отправились за Доротеей; вела их Сабина. Постучались. Им открыл хозяин, ждавший их прибытия; увидев почтенных дам, достойного и благородного вида, он позвал свою хозяюшку и велел ей скорей спуститься, ибо ее ждут. После взаимных учтивых приветствий муж отпустил свою жену, дамы окружили ее со всех сторон и гурьбой весело отправились в путь.
Они шли по дороге к монастырю, как вдруг одна из этих почтенных на вид сеньор воскликнула: «Ах, вот беда! Ведь мы обещали зайти за доньей Беатрисой, нашей новобрачной; она тоже приглашена и ждет нас!» Другая тотчас же отозвалась: «Правда, клянусь памятью моего батюшки! А я-то! Забыла про нее так же крепко, как про свою первую сорочку! Без нее нельзя идти. Вернемтесь, ведь тут недалеко».
Одна из головных в этом стаде, в широчайших юбках и с четками на шее вместо бубенчика, тут же повернула, ведя за собой остальных, и все вместе проследовали прямехонько к дому Клаудио. Стали стучать в двери. В окно выглянула молоденькая служанка и спросила, кого они хотят видеть и что им надобно. Одна из женщин ответила: «Ступай к своей сеньоре и доложи, что мы ждем ее милость; пусть выходит поскорей». Та сделала вид, будто исполняет поручение, а потом, снова подойдя к окну, сказала: «Сеньора умоляет благородных дам извинить ее и не посетовать, если она попросит их немного подождать: она еще не кончила одеваться, но с минуты на минуту будет готова. Прошу вас, пройдите в комнату и присядьте».
Они прошли через внутренний двор в красивую залу, где расселись по креслам, а две сеньоры, взяв с собою Доротею, вошли в следующий покой, убранный серебряной парчой и синим узорчатым шелком, с кроватью под таким же пологом, украшенной резьбой и позолотой. Кровать стояла на изящном возвышении; вес три женщины немного посидели, а потом спутницы Доротеи стали говорить: «Ах, боже мой, сразу видно новобрачную! Наша донья Беатриса, наверное, еще и с постели не поднималась! Пойдемте за ней, сестрица, надо же узнать, сколько нам тут еще дожидаться».
Обе вышли, а Доротея осталась одна. Вокруг стояла такая тишина, словно в доме не было ни души. Две сеньоры как ушли, так и пропали. Явился Клаудио и, усевшись на подушку у ног Доротеи, начал говорить ей о своей любви и открыл, как он хитростью заманил ее в свой дом, оправдывая этот поступок тем, что она причиняла ему своей непреклонностью слишком тяжкие страдания. Бедная сеньора слушала эти речи в испуге и смущении, ибо знала его в лицо и догадывалась, куда он клонит.
Она поняла, что попала в западню, и не знала, что теперь делать и как себя защитить. Бедняжка со слезами умоляла Клаудио пощадить ее честь, не позорить ее мужа, не брать на душу столь великий грех перед богом, но тщетно. Кричать не имело смысла; никто в доме не встал бы на ее защиту, а если бы кто-нибудь и услышал с улицы крики, то, увидев замужнюю женщину в чужом доме, счел бы ее виновной и не поверил бы, что ее завлекли сюда обманом; она отбивалась, как только могла.
Клаудио, расточая нежные речи, но действуя силой, против ее воли и желания срывал вожделенные плоды; однако не мог добиться всего, чего хотел, и, не выпуская красавицу из рук, постепенно отнимал у нее последние силы. Наконец, устав защищаться и видя, что дело ее проиграно, а Клаудио все ближе подходит к цели, она сдалась, не в силах более сопротивляться.
Они были одни в четырех стенах, а впереди ждали долгие два дня. Клаудио был молод и силен; женщина слаба: борьба была неравная.
Можно сказать, что то оказалась ссора под Иванов день, прочащая мир на весь год[117], если бы над головой их не сгустились грозовые тучи. Они отужинали, покушав весьма дружелюбно, и вместе устроились на ночлег; однако недолго пришлось им наслаждаться миром; вскоре покой их был нарушен. Ибо если сатана испечет пирог, то непременно сам же его и съест.
Таков уж его злобесовский обычай: сосватав парочку, он соорудит полог или шатер, пригласит их укрыться под ним, возьмется хранить тайну, посулит, что никто о ней не узнает и не проведает, а потом, когда влюбленные расположатся там без всяких опасений, веря в надежность своего убежища, лукавый бес распахнет все двери, сорвет полог, разрушит шатер, отдаст скрытый грех на всеобщее осмеяние, и, гремя в литавры, созовет весь честной народ, чтобы люди полюбовались греховодниками, и повергнет их в стыд и печаль; ведь дьяволу только того и надобно. Кто бы мог вообразить, что хитро задуманное дело вдруг откроется всему свету, да еще столь необыкновенным путем? Кто предсказал бы, что сие удачное начало и счастливое продолжение найдут себе столь горестный и бедственный конец? Но я верно сказал: чего было и ждать, зная, что это за каша и кто ее заварил. И то сказать: не могло небо допустить столь явное зло и насилие, не покарав его без промедления. И хотя кара была куда легче вины, все же то был громовой удар, и всякий рассудительный человек уразумел бы свой грех и в нем бы покаялся.
117