Итак, мне приходилось хитростями и уловками восполнять недостаток природных дарований; я позволял себе всяческие вольности и дерзкие выходки, полагаясь на живость ума, заменявшую мне образование. Тогда я еще ничего не знал, кроме нескольких языков, коим выучился, находясь в услужении у кардинала, да и то успел узнать лишь начатки, так как был еще зелен годами.
После всего сказанного нетрудно понять, почему я не могу увеселять вас шутками, лишенный свободы и закованный в цепи. Но в те годы, на самой заре юности, все давалось мне легко, я всему радовался и со всем мирился. За веселый нрав и другие таланты меня одевали, одаривали, ласкали, я был наперсником и хозяином моего господина, а заодно и всех тех, что стремились стать его друзьями и приближенными.
Я был той дверью, через которую входили к нему в милость, я заведовал его благоволением. В своих руках я держал золотой ключик от самых сокровенных его помыслов. Сеньор был в моей власти, обязывал меня хранить его тайны, что я и исполнял как по долгу службы, так и из привязанности, любви и преданности, которые к нему питал; он же знал, что я буду нем как рыба. Теперь я вижу, что был чем-то вроде козырной карты, которую всякий пускал в ход, когда и как ему заблагорассудится. Все старались чем-нибудь от меня попользоваться: одним я угождал своими выходками, других увеселял шутками, а хозяину моему служил и словом и делом. Не подумайте, однако, будто я против обычая держать в знатных домах забавников и фигляров. Беды в этом нет, особливо если служат они не для одной потехи, но и уведомляют своих господ о том, чего другим путем им не узнать. Шуты могут оказать важную услугу, когда под видом зубоскальства предупреждают своего сеньора, дают дельный совет, открывают ему глаза, чего никто не отважился бы сделать открыто и напрямик.
Попадаются умные шуты, способные подать хорошую мысль в таком деле, о котором зазорно было бы советоваться с другими приближенными, при всем почтении к их рассудительности и государственному уму: ведь государь или принц не всегда охотно прибегают к их услугам, не допуская мысли, что подданные могут быть мудрее и ученее его; даже в этом господа наши хотят быть наравне с богами. Советники для них все равно что попугаи, которых Юпитер велел держать в клетке. Могучие сеньоры пренебрегают советами своих умудренных опытом слуг: это бедствие не при нас началось, не с нами и кончится.
Гордыня вельмож до того доходит, что они во всем желают быть господами, безраздельно первенствовать не только в мирском, но и в духовном, не только в добре, но и во зле: никому и ни в чем не хотят они уступить. Им мнится, что они всех осчастливили одним тем, что живут и дышат; нисколько того не заслужив, они требуют таких почестей, будто и жизнь, и имя, и имущество, и даже разум мы получили от них. Вот поистине предел безумия и кощунства!
Есть у сильных мира сего и другой великий грех: в тщеславии своем они желают, чтобы к их ногам, словно в часовне святого чудотворца, мы слагали символы наших избытых горестей: калека, вставший на ноги, должен принести им в дар костыли, на которые опирался в дни нищеты и увечья; поднявшийся со смертного одра обязан повергнуть к их стопам саван, скроенный для него судьбой, погребальные свечи и восковые фигурки, громко оповещая при этом, что чудо совершилось волею нашего повелителя; эти земные боги требуют, чтобы в их храме мы вывешивали кандалы, отягощавшие нас в плену невзгод и страданий.
Беда невелика, если бы вельможи ждали похвал только за добрые дела. За добро и следует платить признательностью; вознося благодарение богу, мы восхваляем того, кто послужил орудием небесного милосердия: беспокоился, хлопотал, утруждал себя, искал покровителей, ловил удобный случай, терял время и тратил деньги.
Но горе в том, что они стремятся и в низости быть первыми и всех превзойти! Таков был один титулованный сеньор, любивший приврать при всяком удобном случае и не терпевший в этом соперников. Однажды, в многолюдном обществе, он рассказал, что убил на охоте оленя с таким множеством отростков на рогах, какого не бывает в природе. Один из присутствующих, кабальеро преклонных лет, приходившийся тому родственником, остроумно изобличил его во лжи, сказав: «В этом нет ничего удивительного, ваше сиятельство: несколько дней тому назад я в том же лесу убил оленя, у которого было еще на два отростка больше».