По всей видимости, он мне не доверял и опасался, что всю эту суматоху я устроил нарочно, чтобы проникнуть к нему в дом и сделать какую-нибудь пакость. Добряк не зря опасался: его хозяйка была у них за хозяина, делала все, что вздумается, к тому же была упряма и к молодым мужчинам неравнодушна. Не диво, что муж в каждом госте подозревал любовника и опасался собственной тени. Едва я переступил через порог, как он оставил меня одного в прихожей, созвал всю челядь и строго-настрого запретил слугам выходить из комнат. Мне нечем было умыться; никто не вынес мне даже ковшика воды.
Так я, несчастный, и стоял возле двери, в перепачканной одежде, весь в нечистотах, — вообразите сами, какой у меня был вид, — и в великом страхе прислушивался, как шумит за дверью уличный сброд, жаждавший полюбоваться моей новой ливреей, а лучше сказать — ливером. Очевидцев моего позора было немало, все они толпились возле дома и, собирая вокруг себя кучки зевак, рассказывали им про мое приключение; в городе многие меня недолюбливали; эти с удовольствием останавливались послушать, громко хохотали и очень, видимо, веселились.
Я готов допустить, что они были вправе так себя вести, ибо я успел кое-кому насолить, и теперь мне мстили за обиды. Как сказано в романсе:
На улице было полно народу, но больше всех неистовствовали мальчишки, из тех, что гнались за мной с улюлюканьем и свистом. В толпе громко кричали:
— Гоните его из дому! В шею! Пусть-ка этот пачкун покажется в своем новом наряде!
Вне себя от злости я скрежетал зубами. В толпе честных горожан были и молодчики вроде меня, эти были на моей стороне. Они за меня заступались и старались угрозами припугнуть буянов, но те распоясались до того, что начали швырять в дверь булыжниками, чтобы заставить хозяина поскорей меня вытолкать. Я их не порицаю и не хочу оправдывать себя: на их месте и я не пожалел бы отца родного. Подобное зрелище не карнавал, его не каждый год увидишь, и нетрудно понять, что им хотелось на меня поглазеть.
Скажу не хвастая — и даже готов побиться об заклад, — что если бы я тогда согласился показываться за деньги, то мог бы недурно заработать: ведь я был похож не на человека, а на ком грязи, на котором, как у негра, сверкали только глаза и зубы, потому что я вывалялся в самой глубокой луже, посреди улицы. Правда, я соскреб с себя глину лезвием шпаги, сколько мог, но толку от этого было мало. Платье мое насквозь пропиталось грязной жижей. Зато с меня по крайней мере больше не капало, словно из охапки мокрого белья, которое несут из прачечной.
Когда стемнело и народ понемногу разошелся, я наконец выбрался на улицу, да таким страшилищем, что не приведи бог злейшему моему врагу. Но, как говорят себе в утешение люди, нет худа без добра; в тот день судьба, как видно, задумала поиграть со мной в кошки-мышки: обрушив на меня столько бедствий, она затем решила облегчить мою участь и послать на подмогу ночь, притом весьма темную; толпа рассеялась, и я смог убраться подобру-поздорову, улизнув от карауливших меня мальчишек.
Я шел быстрым шагом, стараясь остаться неузнанным и, так сказать, убегая от себя самого, потому что был отвратительно грязен и распространял смрад. Из-за этого я и не мог пройти незамеченным: где бы я ни появлялся, меня выдавало зловоние, и прохожие подозрительно оглядывались в мою сторону.
Одни говорили:
— Бросьте его, пусть идет с богом! Видно, животом мается.
Другие:
— Да вы не удерживайтесь и не бегите так! Все равно хуже не будет!
Третьи зажимали нос и восклицали:
— Фу! Что он наделал! Вот до чего доводит кающихся самобичевание! Возьмите-ка ноги в руки, приятель, и поскорей умойтесь, пока вас не стошнило.
Каждому было до меня дело, каждый находил, что сказать, а иные даже спрашивали:
— Почем фунт д.....?
Я отмалчивался, ничего не отвечал задирам, не дававшим мне спокойно идти своей дорогой, проглатывал насмешки, словно смиренный монашек, и, сгорбившись, спешил дальше.
Больше всего боялся я собак, гнавшихся за мной по пятам; видя, что я припускаю все быстрее, они лаяли со злобным остервенением, особенно дворняги, и хватали меня за икры. Я не решался их отгонять из боязни, что на шум сбежится целая орава больших злющих псов и они растерзают меня как новоявленного Актеона[34].
Но вот
34
35