Как описать то, что в эти часы видели мои глаза и слышали уши? Не знаю, где найти слова, способные это выразить. Да и поверят ли мне люди, которые сами того не испытали? Какие обеты мы возносили! К кому ни взывали о спасении! Одни громко молились самым почитаемым на их родине святым, другие звали на помощь свою мать. Сколько бессмысленных и пустых слов было тут сказано! Иные начали исповедоваться друг другу, словно все вдруг стали священниками и могли давать отпущение. Многие вслух молились богу и громко каялись в своих грехах. И, воображая, видимо, что господь глух, кричали во всю глотку, будто надеялись, что вместе с раскаянием вознесутся к небу и их души; ведь мы были уверены, что пришел наш последний час.
Так со всеми нами на борту носилась до самого утра по волнам бедная, разбитая галера; но с восходом солнца буря утихла, все кругом повеселело, и мы вздохнули свободней. Поистине нельзя не согласиться, что человек больше всего страшится смерти немедленной, ибо от более далекой он надеется ускользнуть; о себе же скажу, что я не так испугался смерти, как боялся носиться без руля и без ветрил — только не по волнам морским, а в океане преступления и позора. Я беспрестанно твердил себе, что один во всем виноват: я оказался Ионой, навлекшим на всех эту бурю[113].
Сайяведру так укачало, что у него поднялся сильный жар, и в скором времени от горячки он повредился в уме. Жалко было на него смотреть; он болтал невообразимый вздор; в самом разгаре шторма, когда другие громко исповедовались в своих прегрешениях, он кричал во все горло:
— Я тень Гусмана де Альфараче! Я его неприкаянный призрак!
Слыша эти слова, я не мог удержаться от смеха, а по временам начинал просто бояться его. К счастью, все понимали, что он невменяем, и не обращали внимания на его речи.
Мне же было очень не по себе: он вдруг начал громогласно рассказывать мою жизнь, повторяя все, что слышал от меня, но вдобавок приписывал мне множество благочестивых странствий. Услышав, что кто-то обещался совершить паломничество в Монсеррат[114], он отправил туда же и меня; послушать его, так без меня не обошлись ни одно богомолье или свадьба. Он подавал меня под разными соусами и в самом лестном свете, и хотя мне было очень его жаль, но я радовался, что все это он преподносил от своего лица, как происходившее с ним, а не со мной.
К вечеру, когда буря наконец совсем утихла, все мы, разбитые и измученные, пораньше устроились на ночлег, чтобы вознаградить себя за бессонную ночь. Отупев от усталости, мы не заметили, как потерявший рассудок Сайяведра потихоньку встал и, направившись прямиком на полуразрушенную корму, свалился в море через рулевое отверстие; спасти его не удалось. Когда вахтенный матрос услышал всплеск, он громко закричал:
— Человек за бортом!
Мы тотчас проснулись, хватились Сайяведры и кинулись его спасать; но все было напрасно; несчастный нашел себе могилу на дне морском, к великому огорчению команды и пассажиров; все они старались успокоить меня, как могли. Судя по моему виду, я был безутешен, но всю правду ведает один бог.
Я проснулся на рассвете, встал и весь день принимал соболезнования, словно умер мой брат, родственник или близкий человек и вместе с ним погибли мои сундуки. Вот уж от этого спаси и сохрани господь (думал я про себя), а прочее как-нибудь переживем. Спутники мои из кожи вон лезли, чтобы утешить меня и подбодрить, а я притворялся, что убит горем. Ища, чем бы отвлечь меня от грустных дум, они выпросили у одного из колодников принадлежавшую ему рукописную книгу; капитан ее перелистал и нашел повестушку, в заглавии коей указывалось, что действие ее протекает в Севилье. Капитан приказал владельцу книги прочесть ее вслух для моего развлечения. Тот попросил внимания и начал так:
114