Васильев! В Варшаве! Я не мог опомниться. Отец нахмурился: «Только сохрани эту новость для себя, чтоб не подводить советника Мелерса. Он Васильева знает еще по Одессе и очень уважает. Васильев хоть и не дворянин, однако ж… его принимает в Царском Селе сама великая княгиня — говорят, он избавил от опухоли цесаревича. К нему и генералы, и сановники за советом ездят, слух идет, что он ясновидящий, по глазному дну угадывает будущее и болезни распознает по цвету крови. Надо бы тебе зайти к советнику Мелерсу, может, он поспособствует…»
К дому, где на втором этаже в квартире номер семь жил советник Мелерс, я подъехал без чего-то одиннадцать. Когда пробили часы, слуга советника Игнатьев ввел меня в темную гостиную — большие окна, задернутые плюшевой портьерой, почти не пропускали свет. «Советник Мелерс сейчас спустятся. Но время необычное, так что…» Он замолчал, давая понять, что я явился слишком рано.
Темная комната была перегорожена большим дубовым письменным столом. Слева часы: латунный циферблат с надписью «Gothardt — Zurich», гирьки на цепочках, медленно раскачивающийся маятник… Где же этот Мелерс? Почему заставляет так долго себя ждать? Мне хотелось немедленно изложить суть дела — ведь время не терпит! У дверей, под красивым пейзажем Черного моря кисти Айвазовского, на французской кушетке со спинкой, расписанной цветами гортензии, лежала шелковая шаль, небрежно брошенная на пурпурный плюш. Я посмотрел на стол. На блестящей столешнице бронзовые пресс-папье, маленький судовой колокол со стершимся английским названием, несколько карандашей в стаканчике из слоновой кости, лампа на ящеричной лапе под светлым стеклянным колпаком, набор веленевой почтовой бумаги. Казалось, кто-то минуту назад прервал едва начатую работу. По обеим сторонам комнаты стояли высокие шкафы: красное дерево, хрустальные стекла, на нижних полках тщательно разложенные минералы и раковины, выше — картонные папки с названиями судебных процессов, еще выше — годовые подшивки «Правительственного вестника», а на самом верху — номера «Гражданина» князя Мещерского.
Сколько бы раз мысли мои ни возвращались к той минуте, когда я впервые переступил порог гостиной советника Мелерса и остановился на мягком ковре с бухарским узором, столько раз возвращалось и тогдашнее изумление, смешанное с тревогой и восхищением. Какая же это была гостиная! Она напоминала прячущийся в тени грот. Стало быть, здесь, на Розбрате, в этом ничем не примечательном доме со сдающимися внаем квартирами, который мог самое большее пугать прохожих гипсовым барельефом Медузы на фронтоне, здесь, по соседству с фруктовым оптовым складом, со складами скобяных изделий, где можно было купить луженые ведра, деготь, топоры и свечи, здесь, между дворами доходных домов, откуда доносились крики прислуги, лудильщиков, гранильщиков и старьевщиков, скрывалось это наполненное тишиной, уставленное красным и дубовым деревом помещение, поблескивающее латунью и шлифованным стеклом, заселенное величественными тенями и мятущимися бликами, так непохожее на квартиры на Новогродской? Между тем Игнатьев взял у меня из рук трость с серебряным набалдашником и любезно указал на кушетку.
«Прекрасная коллекция», — сказал я, чтобы нарушить тишину. Он наклонил голову и загадочно улыбнулся: «Да, прекрасная. А вот тут, — он коснулся пальцем застекленной полки, — извольте взглянуть, это всё с Урала, из Богословского округа…» Я посмотрел на обломки темных и светлых камней, разложенные под стеклом, а он негромким, теплым голосом, очень серьезно продолжал: «А тут минералы из Сибири, из-за гор, собирали на Енисее». Мне хотелось, чтобы он напомнил обо мне советнику Мелерсу, но Игнатьев — видимо, полагая, что гостей надлежит развлекать разговором столь же содержательным, сколь и неспешным, — помолчав, добавил: «Такой коллекции вы нигде не найдете». На медных табличках виднелись латинские названия. Я чувствовал, что тембром голоса и внушительной, размеренной речью слуга подражает хозяину. Он старательно выговаривал чужие слова, каждое произнося с петербургским акцентом, будто доводя до моего сведения, что знания, не нуждающиеся в языке тайны, ясные и понятные любому, обладают несравненно меньшей ценностью, нежели знания, доступные лишь немногим.
Я снова подумал о панне Эстер, о Васильеве, о том, что нужно сделать. Да где же этот Мелерс? Почему не появляется? Но Игнатьев только усмехнулся: «Чего беспокоиться? Советник Мелерс сейчас будут», — после чего не спеша подвел меня к узкому, окованному медью сундуку, где на мягкой фиолетовой — цвета адвентовых[35] облачений — ткани лежало несколько обломков камня. Но откуда этот внезапный страх, кольнувший сердце, словно я приблизился к чему-то, от чего мне бы следовало держаться подальше?
35
Адвент — литургический период, предшествующий Рождеству Христову и рассматривающийся как время усиленного покаяния, чем обусловлены фиолетовый цвет литургических облачений и скромное убранство храмов в этот период.