Это тоже был рай – причем уже персонально мой. Парфюмерная лавка, куда свозились как новинки из Европы, так и одеколоны российских парфюмеров – вечно соперничающих между собой месье Брокара и месье Ралле.
Хозяйка лавки, дама чуть за тридцать, эмигрантка из Франции, черноглазая смуглая брюнетка, которую все всегда звали просто Марго, без фамилии и без обращения мадемуазель, была истинной парижанкой. Изысканная и утонченная до кончиков ногтей, окутанная шлейфами самых неожиданных парфюмов и, несмотря на то что живет в России уже очень давно, говорящая с сильным акцентом. Я и сама до девяти лет воспитывалась во Франции, французский язык считала родным, а русский долго мне не давался, как и избавление от акцента. Однако три месяца назад, когда возникла такая необходимость, я сделала над собой усилие – часами просиживала возле зеркала, тренируя артикуляцию и произношение, и теперь, кажется, говорила по-русски вполне чисто. Мне удалось даже овладеть московской манерой разговаривать – чуть растягивая гласные и смягчая шипящие. По крайней мере, ни мои наниматели, ни домашняя прислуга, ни друзья не подозревали, что я родилась за пределами Российской империи. Я считалась сиротою, дочерью мелкопоместных дворян Тальяновых, которая, по милости друга семьи, графа Шувалова, была устроена в Смольный после смерти родителей. С такой легендой мне было жить несколько проще.
Пока Марго обслуживала клиенток, я рассматривала полки стеллажей, уставленные склянками с ароматным содержимым: душистыми мылами, эфирными маслами и прочими милыми женскому сердцу вещицами. Среди склянок я отыскала вытяжку из сирени и, чуть приоткрыв флакон, припала к нему, закрывая глаза и мысленно уносясь в ту весну и тот май. Сирень я любила больше прочих ароматов Марго, но любовь эта была тайной, только моей. Я редко душилась сиренью «на выход», как будто боялась, что воспоминания мои кто-нибудь подслушает.
Наконец покупательницы ушли, не пряча улыбок и сжимая в руках свертки с покупками – уйти от Марго без ароматной обновки и хорошего настроения было невозможно, поскольку она умела достучаться до каждой женщины, угадывая, что она именно сейчас хочет. Хозяйка лавки сама закрыла за ними, вывесив за дверь табличку «Обед», повернула щеколду, опустила портьеры и потом только вернулась, с ходу целуя меня в обе щеки.
– Лиди, дорогуша, давненько ты не заходила, я успела уже соскучиться, – она привычно перешла на французский.
– Я тоже скучала, – улыбнулась я, и тут мой взгляд упал на номер «Московских ведомостей», лежащий на прилавке и раскрытый как раз на той заметке, что читала я утром. – Видела уже? Что думаешь?
Марго повела бровью и, взяв газету, небрежно убрала ее куда-то с глаз, ответив лишь:
– Думать – это твоя забота, дорогуша, я всего лишь торговка душистой водицей.
– Ты торговка драгоценной водицей, – вполне искренне возразила я, заметив, однако, что настроение у нее сегодня неважное. Возможно, и правда из-за статьи.
Мои последние слова, разумеется, сработали: более всего Марго любила, когда люди проявляют уважение к духам. Вот и сейчас она мгновенно оживилась, чуточку повеселела и потянулась к одной из полок, заговорив с придыханием:
– Тебе невероятно повезло: ох, что я тебе сейчас покажу… Эме Герлен[4]. Только вчера привезли! – Марго уронила капельку золотистой жидкости мне на запястье и припала к нему сама с горящими от предвкушения глазами. – Ты посмотри только, какая восхитительная лаванда… и трава… много свежескошенной травы! Я будто опять попала в Венсенский лес – там, возле озера Гравель, есть чудное местечко. Ах, как я любила бывать там в юности… ты помнишь озеро Гравель, Лиди?
– Смутно, – неловко улыбнулась я, – я была совсем ребенком, когда пришлось уехать из Парижа.
Мне тоже хотелось, пусть и в фантазиях, попасть сейчас на то озеро, о котором грезила Марго, но мысли мои были слишком заняты – не стоит и пытаться.
– Ну? Как? – не вытерпев, потребовала ответа Марго. – Тебе хоть нравится? Показать еще что-то, или… – она снова неопределенно повела бровью.
Впрочем, я ее отлично поняла и холодновато ответила: