…Родился я 19 декабря 1902 года, третьим по счету. Старше меня были Степан и Аксинья. Через два года появилась еще одна сестренка — Тоня. Родители мои жили, как я уже говорил, в хатенке бабушки Екатерины. Дом в мою пору был наполнен, как улей: семья состояла из двенадцати душ — самой бабушки, ее двух сыновей — оба Дмитрии, дочерей Федосьи, Евдокии и Елены с сыном Михаилом, моей матери Домны Алексеевны и нас, четверых ее детей. А настоящих работников-мужчин — один мой отец.
Было трудно, однако бабушка, отец, мать старались не падать духом, к нам относились ласково, заботливо.
— Погоди, мама, — говорила моя мать, — вот вырастет наша орда, тогда будет кому трудиться.
Но матери не суждено было увидеть своих детей и внуков счастливыми: в 1906 году, когда мне не было еще и четырех лет, она умерла. И хотя я был еще мал, я остро почувствовал эту утрату.
В те годы горе посетило не только наш дом, оно было частым гостем почти всех бедняцких и многих середняцких хозяйств. Все это я уже потом узнал из рассказов отца. Только что закончилась разорительная для народов России русско-японская война. Затем один за другим последовали неурожайные годы. А что может быть для бедняцких семей страшнее голода! А тут еще в наших краях вспыхнула эпидемия сибирской язвы и ящура. Это вызвало сильный падеж скота, во многих деревнях большинство семей, в том числе и наша, лишились последней коровенки. А какую помощь можно было ожидать крестьянину от царского правительства! Никто на помощь и не надеялся. Каждый рассчитывал только на себя.
А жизнь шла своим чередом.
Маму нам заменила бабушка Екатерина, которая стала еще более ласковой, внимательной, заботливой. Мы ее очень любили. Я и младшая сестренка Тоня называли ее мамой. Было ей в то время около пятидесяти лет. Невеликого роста, спокойная, с добрыми задумчивыми темно-серыми глазами.
— Когда-нибудь легче будет жить, — часто говорила она. (Забегая вперед, скажу, что умерла она, когда мне было восемнадцать лет).
Надежды на лучшую жизнь у бабушки были связаны с верой в бога, который, дескать, «все видит на земле, всех нас знает и обо всех думает, одних карает за грехи, а праведникам помогает». И когда мы пытались говорить о несправедливости к нам Николая-чудотворца, о котором больше всего рассказывала бабушка, она строго отвечала:
— Значит, мы еще недостойны его милости, видно, много грешим.
Но я все больше разубеждался в божеской сверхсиле, особенно когда пришлось побывать в сельской лавке местного купца Тимофея Сидорова. Боже мой, чего там только не было: конфеты всякие, пряники, орехи, сахар — детские голодные глаза все увидели. Мне тогда казалось, что в этой лавке все есть.
Дома спросил:
— Бабушка, а Сидоровых бог сделал богатыми?
Но бабушка, будто не слыша, продолжала суетиться у печки. Я продолжал допытываться. Бабушка молчала. Видно, и в ее чуткой душе было уже накоплено немало сомнений, видно, и она чувствовала, что мир устроен несправедливо. Поставила на стол чашку с горячей картошкой в «мундире».
— Ешьте, пока не остыла, и благодарите всевышнего. У многих и этого нет… А Сидоровы… бог им судья. Нужно расти честными, трудолюбивыми. — И бабушка тяжко вздохнула.
Когда мне исполнилось восемь лет, я пошел в школу. Сейчас трудно описать, с каким волнующим нетерпением ожидал я этого дня — очень уж хотелось учиться! Ведь многие мои друзья, что были постарше, — Кузьма Максименко, Павел и Елена Байдуковы, Назар Заикин и другие — уже учились. Однако радость моя продолжалась недолго. В конце сентября наступили первые утренние заморозки. Был я слаб, а ни путной одежонки, ни обуви у меня не было. Я заболел-брюшным тифом и проболел почти два месяца. Год для учебы пропал.
На следующий год опять пошел в школу. Через месяц, заметив мое прилежание, учительница Глафира Петровна Кошкарова перевела меня во второй класс. Я стал учиться еще старательнее, особенно мне давалась арифметика.
И опять несчастье. В конце октября заболел возвратным брюшным тифом. Болел, как потом рассказывали отец и бабушка, долго и тяжело, на мое выздоровление уже не надеялись. В конце 1963 года я встретился с другом детства Павлом Тимофеевичем Боборыкиным. Вспоминая годы детства, он рассказывал: «В деревне все считали, что твой второй случай болезни — это конец. Хорошо помню, как твой отец пригласил Ивана Шахова делать гробик, а бабушка Екатерина суетилась и беспокоилась из-за отсутствия необходимого количества свечей. А в деревне как было? Тут же собрались старушки, крестились.
— Господи, да ведь он уже больше двух месяцев мучается, да и нас всех измучил. Слава богу, кажись, теперь отмучился. — И бабушка Екатерина перекрестилась. — Царствие ему небесное. Жалко мальчонка, смышленый был, да, видно, так богу угодно.