Французский романтизм узнал дорогу в Веймар. Одни, как Сен-Марк Жирарден, совершили паломничество, другие, как Жерар де Нерваль и Берлиоз[191], посылали «его превосходительству» свои произведения с самыми восторженными посвящениями. Но ничто не могло доставить большей радости любителю скульптуры, чем затея Давида д’Анжера, которому удалось перевести в пластическую форму преклонение французских литераторов перед старым поэтом. В августе 1828 года д’Анжер прибыл в Веймар в сопровождении Виктора Пави, чтобы лепить бюст «великого Гёте». Поэт и скульптор прожили вместе, почти наедине друг с другом, две недели. Позируя, поэт свободно беседовал о Шатобриане и Бернардене де Сен-Пьере, о Стендале и Гизо[192], особенно о своих кумирах — Наполеоне и Байроне. На столе рядом со скульптором он велел поставить слепок с черепа Рафаэля, увенчанный лавровым венком. Он любил в промежутки между сеансами позирования заставать врасплох Давида, возившегося с глиной. «Внезапно обернувшись, я видел около себя эту колоссальную фигуру, подошедшую ко мне совершенно бесшумно. Кажется, как будто бы он скользит, так легко его ноги касаются пола. Он говорил мне: «Ну что, вы опять работаете над вашим старым другом!» Давид придал бюсту непомерно большой лоб, избороздил его глубокими морщинами, обнажил гигантский череп: его Гёте является воплощённым мозгом. Художник предпочёл бы, вероятно, подчеркнуть другой облик Гёте — внимательного наблюдателя, исключительно любознательного и жадно вопрошающего, с полными блеска глазами.
По возвращении во Францию скульптор организовал оригинальное проявление коллективной симпатии к своему герою. Как-то в марте 1830 года из Парижа в Веймар прибыл ящик. Старик захотел сам с обычной своей аккуратностью распаковать его. Сколько там было сокровищ! Медальоны с французскими знаменитостями, изображения Виктора Гюго, де Виньи, Кювье, Мериме и ещё двадцати других, посвящённые ему книги Сент-Бёва, Балланша, Бальзака, Жюля Жанена, большое письмо и сборник стихов Эмиля Дешампа. Гёте сиял. Его слава делалась всеевропейской. Разве он не получал таких же лестных знаков внимания со стороны Манцони, Мицкевича, Вальтера Скотта[193], великого Байрона, мятежного Карлейля! По инициативе последнего пятнадцать английских писателей собирались прислать ему в подарок ко дню рождения печать, украшенную символической надписью, резюмирующей его жизнь: «Без поспешности, но и без отдыха». Всё более широкими волнами расходилось его влияние за пределы границ, и в этом было в старости его высшее утешение. Теперь, когда все современники Гёте умерли, когда исчезли Гердер, Шиллер, Виланд и Байрон, когда угасла жизнь в великогерцогском дворце, у него, оставшегося наедине со своей мыслью, вскормленной им почти в течение века трудом и красотой, было только одно желание: передать её, эту мысль, молодым, чужестранцам, всем тем, кто приходил к нему из далёких просторов мира. В то время, когда он с лихорадочной поспешностью подготовлял исправленное издание полного собрания своих сочинений, когда он возводил в теорию международный характер литературы и всеми силами души жаждал появления всемирной литературы, как мог он в те времена не обрадоваться симпатиям французских литераторов!
191
192
193