Глубоко расстроенный доктор Ординер конфиденциально сообщил Кастаньяри на рождество: «Дорогой друг, несколько дней назад Вы наконец получили неполные записи Курбе относительно колонны. В сопроводительном письме наш друг дал Вам понять, что у меня в голове царит не меньшая путаница, чем в его собственной, и этот очаровательный намек послужит мне извинением за то, что я расскажу Вам об образе его жизни, который я, несмотря на все усилия, ни в чем не смог изменить. Начну с того, что два месяца назад мне удалось несколько раз посовещаться с ним, и это позволило нам написать большую часть документа, о котором идет речь, но потом он стал уклоняться от работы со мной под предлогом, что не может делать одновременно два дела — пить и диктовать мне то, что должно быть написано для его защиты. Теперь он с упрямством дикаря топит себя в белом вине кантона Во. У местных жителей есть хлебосольный, но опасный обычай — приглашать друзей и знакомых на выпивку к себе в подвалы, где хранятся бочки и боченки превосходного вина. Один стакан постоянно держат полным, и каждый гость должен в свой черед осушить его. Слава К. и его красочные, хоть не всегда разумные речи, стали причиной того, что он постоянно получает приглашение на бесшабашные пирушки, длящиеся порой до пяти утра. Все это вдобавок к бутылкам, опорожненным за день в кафе. В постели он валяется до обеда — ему необходимо отоспаться после попойки, — а потом заявляет, что делать ничего не может и в состоянии только пить, — словом, он пьет и гордится тем, что перепьет любого в кантоне Во, хотя это тоже пустое бахвальство, потому что иногда он напивается до потери сознания. Это простое белое вино приводит к самым пагубным последствиям: опьяняет оно не так быстро, как наши французские вина, зато убивает медленно, но верно, что подтверждается большим процентом вдов в кантоне Во. Одно из его обычных последствий — неизлечимая параличная дрожь в руках. Каково будет Курбе, когда он заработает ее! Тщетно кое-кто из местных жителей и даже сам владелец нашего любимого кафе помогали мне объяснять художнику, какая ему грозит опасность: он не придает значения чужому житейскому опыту и отвечает, что кто привык пить, тот и будет пить, и что за день-другой воздержания вино улетучивается, не оставляя следов в организме. Приглашение от друзей в Лозанне доконало его: он пропадал там в подвалах десять дней, хотя собирался вернуться после обеда. Я отправился вытаскивать его из этой выгребной ямы, но он бесцеремонно прогнал меня. Наконец там, где я потерпел поражение, победила болезнь. Он вернулся в очень плохом состоянии и клялся, что капли больше в рот не возьмет, но ведь это обет пьяницы, который забывается на следующий же день! Чтобы не быть несправедливым, скажу, что, когда к нему приехал отец, он собрал все силы и за два сеанса написал его [отца] портрет. Прекрасная картина!.. Il signore Керубино Пата… хитрый итальянец… Ему не понадобилось много времени, чтобы, как осьминогу, присосаться к нему [Курбе], и он ни за что теперь не отстанет. Он всегда невозмутим, доволен, весел… Судя по его собственным словам, он начисто лишен всякой морали и способен на все. Человек женатый, отец семейства, он при каждом удобном случае унижает жену и выказывает презрение к ней только потому, что она уроженка немецкой части Швейцарии»[461].
Портрет отца, одна из немногих работ Курбе швейцарского периода, напоминающая энергичную манеру его ранних лет. Семидесятипятилетний Режис Курбе оставался крепким и все еще красивым стариком, хотя почти оглох.
В январе 1874 года доктор Ординер сообщал Кастаньяри: «Со времени моего последнего письма К. немного работал, но продолжает подставлять себя под смертоносные снаряды швейцарской пушки… Вы пишете, что удовлетворены записями, — значит, мы тоже»[462]. Добрый доктор уехал домой, но уже в марте вернулся в Тур-де-Пельс на несколько дней, после чего Пата повез его обратно во Францию и ухитрился произвести на него более благоприятное впечатление, чем раньше. 22 марта Ординер уведомляет Кастаньяри из Мезьера: «Боюсь, я слишком сурово критиковал его [Пата]. В последние дни я много разговаривал с ним, пока наш маэстро храпел и протрезвлялся во сне… и думаю… что он показался мне хуже, чем есть на самом деле. Он понимает, что коммерческая продукция прошлого года… повредила Курбе, но уверяет, что, так же как Корню и Марсель, работал за К. лишь по его просьбе и что мой сын наделал куда больше вреда, чем он, поскольку работы Марселя больше похожи на работы Курбе, чем его [Пата], и мастер редко прикасался к ним… Он отрицает, что когда-либо сам занимался подделками, но сознает, что его имя и вмешательство его жены могли дискредитировать оригиналы… Он говорит также, что никогда не получал денег за некоторые дорогостоящие поездки, на расходы или за каждодневные услуги. Курбе это просто не приходило в голову, а ему [Пата] не хотелось предъявлять счет. Его это волнует так же мало, как этика или супружеская любовь. Этот веселый, легкомысленный человек кажется мне очень странным, но я начинаю соглашаться с К. — он не бесчестен. Только почему у него такие бегающие глаза?.. В Тур-де-Пельс он вернется через два месяца; когда поеду я, не знаю… Поддельные „Курбе“ производятся в Женеве, и мы нашли того, кто их подделывает, — нищего молодого художника по фамилии Делоне. Он утверждает, что продает их без подписи торговцу Леклерку по 20–25 франков. Мы решили возбудить судебное преследование против Леклерка, который подписывает их [именем Курбе] и отправляет в Америку»[463].