Курбе, вероятно, был сам виноват в кажущемся пренебрежении семьи к нему. Он всегда выказывал самую нежную привязанность к родителям и сестрам (за исключением Зоэ) и не хотел, чтобы отец и Жюльетта знали, как тяжело он на самом деле болен. Врачом, рекомендованным Кастаньяри, был Поль Колен, ассистент знаменитого хирурга Пеана, к которому перешла практика Нелатона после смерти последнего в 1873 году. 23 ноября Курбе сменил лечебницу Герьери на дом своего друга Эберхарда, который пригласил другого врача, доктора Буксера. По совету этого медика, нашедшего, что Курбе стало много хуже за время пребывания в лечебнице, Эберхард тут же попросил доктора Блондона приехать на консультацию. В тот же день Курбе продиктовал ему письмо к Кастаньяри: «Ваше последнее письмо содержит, разумеется, прекрасный совет касательно моей болезни, но сейчас я, к сожалению, не могу последовать ему. Я не в силах покинуть здешние места в такую холодную погоду. Заботятся обо мне в Ла-Шо-де-Фон хорошо, хотя я понимаю, что лечиться в Париже было бы лучше… Я получил от доктора Блондона исчерпывающие сведения касательно суда [соглашение от 4 мая] с подробностями, представленными поверенным Дювалем. Цитирую основные пункты: „1. Государство уже выручило от конфискации имущества 18 512 франков. 2. Судебные издержки составляют 11 750 франков. Таким образом, в руках государства остается принадлежащая Вам сумма в 6800 франков… Удержит ли государство эту сумму в качестве обеспечения или зачтет как выплату [в счет компенсации]? Вот это мы и должны выяснить. Почему… государство претендует на право продать Ваши картины, находящиеся у Дюран-Рюэля? Такая распродажа не кажется мне необходимой или обязательной, как оговорено в соглашении. Все, что вы должны государству на данный момент, уже уплачено, так что государству следует не продавать Ваши произведения, а вернуть Вам 6800 франков…“. Из этого Вы видите, что государство не имеет права продавать мои картины, так как в данный момент оно само у меня в долгу»[515].
Эта ненужная принудительная распродажа, которая состоялась 26 ноября в отеле Друо в Париже, была последним проявлением мстительности кабинета де Брольи. С молотка пошло всего десять картин, да и то второстепенных, в том числе одна или две незаконченные и один набросок. Вся партия была продана меньше чем за десять тысяч франков, включая «Прудона с семьей» — всего за полторы. Это были полотна, найденные в мастерской на улице Отфёй вместе с некоторыми «старыми мастерами», за которых удалось выручить сущие гроши: кроме того, проданы были рояль красного дерева, столы, стулья, восемь мольбертов, два этюдника, рамы, несколько рулонов неиспользованного холста, постельные принадлежности и «некоторое количество хлама»[516]. Распродажа личного имущества Курбе расстроила его не меньше, чем денежные потери: он всегда держался за свои вещи и любил их, даже когда они приходили в ветхость и теряли ценность.
С первоначальным излишком в шесть тысяч восемьсот франков плюс выручка от продажи картин и «хлама» государство имело теперь в руках около восемнадцати тысяч франков, принадлежащих Курбе, то есть почти четыре полугодичных взноса, которые он обязан был выплачивать по соглашению. Тем не менее художник поручил 1 января Дювалю внести еще пять тысяч франков, если государство будет на этом настаивать.
Первого декабря Курбе возвратился в «Тихую пристань», настолько раздутый серозной жидкостью, что объем его талии составлял сто пятьдесят два сантиметра: перевозить его пришлось в специальном железнодорожном вагоне, имевшем двойные двери. Через несколько дней доктор Блондон, прибывший из Безансона, и доктор Фарваньи из Веве сделали ему пункцию брюшной полости и откачали двадцать литров жидкости, что принесло ему облегчение лишь на краткие часы, пока полости вновь не наполнились жидкостью.
Двенадцатого декабря Курбе продиктовал письмо к Кастаньяри, ставшее последним: «Эти семь недель [в Ла-Шо-де-Фон]… стоили очень дорого; вдобавок после возвращения сюда мне пришлось вызвать двух специалистов, которые оперировали меня и откачали жидкость. Все это разорительно, и уверяю Вас, ресурсы мои иссякли, окончательно иссякли. Так что сейчас я не в состоянии ничего заплатить государству… А теперь, дорогой Кастаньяри, прощаюсь с Вами в надежде… что наша несчастная родина скоро сумеет выйти из нынешнего ужасного кризиса. Нам пришлось бы краснеть перед чужестранцами за то, что мы — французы, если бы не наша пламенная вера, что последнее слово останется за правом и справедливостью. Швейцарцев возмущает долготерпение французов. Пусть же французы докажут им по крайней мере, что уж коль они терпели так долго, то претерпят до конца, но только до конца мак-магонизма»[517].
516
Копия инвентарного списка, подготовленного для аукциона 26 ноября 1877 г. — CD, коробка 7.
517
Письмо Курбе к Кастаньяри от 12 декабря 1877 г. — CD, коробка 2; опубликовано: COU, vol. 1, p. 178.