Хотя, сочиняя этот пасквиль, Шанфлери мог и не питать дурных намерений, он проявил весьма сомнительный вкус. Глубоко задетый, Брюйас поначалу склонен был предполагать, что Курбе помогал или по крайней мере побуждал Шанфлери написать эту историю. Когда Курбе, который не только не читал очерка, но и услышал о нем от Фажона, а не от самого Брюйаса, узнал о подозрениях своего друга, он поспешил заявить о том, что невиновен: «Прежде чем ответить на Ваше письмо, я хотел бы прочесть „Ревю де Дё Монд“ и понять, что произошло. Но даже не зная этого, скажу, что, если г-н Шанфлери хоть как-то задел моего друга Брюйаса, я сурово осуждаю его и глубоко огорчен тем, что кто-то мог вообразить, будто я причастен к этому. Мой дорогой друг Брюйас — самый воспитанный, честный и приятный человек, какого я встречал в своей жизни, к тому же он один из самых блестящих умов Монпелье, и я не верю, что ему хоть на секунду могло прийти в голову поставить под сомнение мою дружбу, равно как искренность моих чувств. Все наше прежнее знакомство могло убедить его в противном. Вы сами, дорогой Фажон, можете подтвердить мои слова: Вам известно ведь, что моя искренняя дружба и преданность нашему дорогому другу никогда не ослабевали… Г-н Шанфлери волен делать что ему угодно, только без моего участия… Тем не менее на основании Вашего письма я потребовал, чтобы он объяснил свой поступок. Шанфлери ответил, что очерк был написан до того, как мы побывали в Монпелье, и послан в „Ревю де Дё Монд“ много раньше нашей поездки на юг. Короче, дорогой Фажон, Вам следует помнить, что я в ответе лишь за свои произведения и мне нет дела до того, что думают другие. Будьте добры сообщить нашему дорогому другу, а также тем, кого это может заинтересовать, все, что я вам здесь написал… потому что я, к чести своей, здесь ни при чем: не могу быть даже источником сведений»[211].
Бюшон тоже, видимо, обвинял Шанфлери в дурном вкусе, потому что нераскаявшийся автор яростно защищается: «„История г-на Т.“ пришлась Вам не по душе, Ваше мнение разделят многие. Я знал, что так случится, но мне-то что до этого? Я долгое время был одержим этой историей; она непроизвольно вылилась у меня из-под пера, и мне было так приятно писать ее, что фразы складывались сами собой. Существовало, правда, много обстоятельств, которые могли бы остановить меня [в особенности], сердечность и гостеприимство г-на Б[рюйаса], но искусство выше таких соображений»[212]. Брюйас принял уверения Курбе в непричастности к делу, а заодно простил, видимо, и автора, потому что, по слухам, его вскоре видели вместе с Шанфлери на Елисейских полях, где они рука об руку направлялись на концерт. А вот Курбе оказался не так снисходителен и не забыл оскорбления, нанесенного его другу, так что этот инцидент заметно расширил трещину в его отношениях с Шанфлери.
В сентябре открылась выставка работ Курбе в Брюсселе. «Через десять дней уезжаю в Брюссель, — сообщал он Фажону. — Мои картины пользуются огромным успехом и привлекают толпы народа. Теперь они в Бельгии, где производят такое же впечатление»[213]. Работа, выставки и поездки занимали все время Курбе на протяжении 1858 года. Он создает, в частности, «Польскую изгнанницу» — портрет г-жи де Брейе. Ему удалось вновь побывать в Монпелье, судя по тому, что его «Вид Средиземного моря в Магелоне» датирован 1858 годом, хотя не исключено, что Курбе написал его годом раньше и не ездил на юг в третий раз. Он выставлялся в Бордо, Гавре, Дижоне и Безансоне. В конце лета он снова отправился в Брюссель, а оттуда — во Франкфурт, где пробыл с сентября 1858-го по февраль 1859 года.