Итак, господин министр, примиритесь с тем, что я отклоняю честь, которую Вы хотели мне оказать. Мне пятьдесят лет, и я всегда жил свободным, когда я умру, обо мне придется сказать: „Этот никогда не принадлежал ни к какой школе, ни к какой вере, ни к какому институту и особенно ни к какому режиму, если это не был режим свободы“»[349].
Письмо это, опубликованное в «Сьекль» и перепечатанное многими парижскими и провинциальными газетами, вызвало бурю споров, бушевавшую несколько недель. Несмотря на отдельные враждебные высказывания, многие одобряли Курбе за его независимость и отвагу. К нему потоком шли поздравительные письма, в том числе послание за подписью сорока его земляков: «Вашим друзьям в Орнане вряд ли выпадет более благоприятный случай выразить уважение и любовь, которые они к Вам питают… Как гражданин, только что подтвердивший перед лицом властей свою непоколебимую веру в демократические принципы, Вы заслужили наисердечнейшие наши поздравления, и мы убеждены, что отвергнутый Вами орден не прибавил бы блеска Вашей славе. Все мы, знающие Вас, отдаем дань Вашему мужественному решению»[350].
В Париже вызов, брошенный Курбе бюрократии, был отмечен банкетом в ресторане Бонвале на бульваре дю Тампль. Председательствовал Шоде, присутствовало большинство друзей художника, включая Домье, который был в центре внимания вместе с Курбе: он ведь тоже, хотя гораздо менее демонстративно, отказался от креста Почетного легиона. Однако письмо Курбе недолго было главной темой разговоров — внезапно началась война. «Война объявлена, — писал художник домой 15 июля. — Крестьяне, проголосовавшие за, дорого за это заплатят. Еще в начале будет убито пятьсот тысяч человек, и на этом не кончится. Говорят, пруссаки уже в Бельфоре и движутся прямо на Безансон… Все покидают Париж. Дней через пять-шесть я отправлюсь на какой-нибудь морской курорт, возможно на Гернси, повидаться с Виктором Гюго и возвращусь через Этрета. Всюду царит отчаяние… Пишите мне… ведь если немцы займут Безансон, я немедленно помчусь туда… Меня осыпают поздравлениями за отказ от ордена, я получил триста лестных писем, каких не получал еще никто на свете. По общему мнению, я — величайший человек Франции. Г-н Тьер [Адольф Тьер, в то время противник Империи и член Палаты депутатов, затем первый президент новой республики] пригласил меня к себе домой, чтобы поздравить; княгини и те являются ко мне с той же целью, и в мою честь был дан обед на восемьдесят — сто персон… На нем присутствовал весь ученый и газетный мир Парижа. На улице мне, как кюре, приходится держать шляпу в руке. Я в восторге от вашего одобрения… Приветственное письмо от орнанцев оказалось дипломатичным и довольно сдержанным, только никому не говорите, что я это сказал… Ординеры сыграли в этой истории некрасивую роль, на банкет они не пришли. Вижусь я с ними редко и пусть себе идут своим путем. Шаг, предпринятый мной, — настоящий подвиг; это похоже на сон; все завидуют мне, у меня нет ни одного противника. Я получил так много заказов [на картины], что не в состоянии справиться с ними… В любом случае в сентябре буду в Орнане… Сенсация, которую я произвел в Париже, в провинции и за границей, длилась три недели. Теперь все кончилось. Мое место заняла война»[351].
В этом году Курбе не поехал ни на Гернси, ни в Этрета, ни в Орнан. Пруссаки победоносно продвигались в глубь страны, и 9 августа художник сообщил семье: «Мы переживаем невероятный кризис, и я не знаю, как мы выберемся из него. Господин Наполеон затеял династическую войну ради собственной выгоды и назначил себя верховным главнокомандующим, а он круглый идиот, который из-за своей нелепой и преступной амбиции действует, не имея даже плана кампании. Нас бьют по всему фронту, наши генералы подают в отставку, и мы со дня на день ждем вступления противника в Париж… Сегодня мы устраиваем марш… к Палате, где объявим о падении Империи… Империя привела к нашествию. Если оно избавит нас от нее, мы все же будем в выигрыше: один год правления Наполеона стоит нам больше нашествия. Я верю, мы вновь станем французами. Сейчас я не могу вернуться домой. Мое присутствие необходимо здесь, и, кроме того, мне надо защищать свое имущество в Париже, а оно немалое… Не беспокойтесь за меня. Мне опасаться некого»[352].
Второго сентября Наполеон капитулировал под Седаном, а еще через два дня Империя закончила свое существование и было провозглашено правительство национальной обороны, в котором Гамбетта занял пост министра внутренних дел, а Жюль Симон получил два портфеля — министра изящных искусств и просвещения. Немецкая осада, угрожавшая Парижу, потребовала принятия мер для сохранения художественных ценностей города. 30 августа Ниверкерк уже отдал приказ об эвакуации наиболее ценных картин. 1 сентября первый транспорт был отправлен с конвоем из Лувра в Брест, а в течение следующих трех дней за ним двинулись другие. Затем отправку прекратили: власти опасались, как бы ящики и корзины с картинами по пути на железную дорогу не были сняты с телег и не использованы для устройства баррикад. 4 сентября, сразу же после провозглашения республики, Ниверкерк покинул свой пост…
349
Письмо Курбе Ришару от 23 июня 1870 г., Париж. —
Гюстав Курбе. Письма, документы, с. 141–145.
352
Письмо Курбе семье от 9 августа 1870 г., Париж. — CD, коробка 7; опубликовано: COU, vol. 2, p. 127.