— Ты убила их всех, Ахи. Но скоро утро, если тати нагонят Убога и убьют, они вернутся. Теперь у нас есть кони, мы можем ускакать, когда поедим.
— Они не догонят его, — уверенно сказала Ахатта, — и не убьют.
— Ахи, он просто бродяга. Дорожный певец.
Ахатта вытерла рот и передала вино девушке, показала жестом, пей.
— Нет, сестра. Он не просто бродяга. Однажды в степи мы сидели и он пел мне. Детскую песенку, забавку. А потом в полдыхания, не смолкая, взял лук с моих колен и пустил стрелу в прыгнувшего из-за кустов волка. И продолжил меня забавлять. Я не знаю, кем был он, пока не потерял разум, но он — воин.
— Они могут увидеть, что лошади без всадников, — подал голос Техути, — тогда разделятся и вернутся сюда.
— Это так, — согласилась Ахатта, — или он вернется сюда и приведет наших воинов. Таскать сейчас ребенка на быстром коне не надо, да и тебе, Хаи, лучше не скакать этим днем.
— Ты можешь истечь кровью, и скакать с сыном ты будешь медленнее, — поддержал Техути, — я поеду в стойбище, уведу коней. Ахатта пусть внесет сюда все, что осталось от диких, и затопчет костер, дождетесь подмоги тут. Если вернутся дикие, решат, что их воины были тут и двинулись дальше.
— Найдешь ли ты дорогу, жрец? Степь просторна, твой Крылатка всегда лучше тебя знал, куда нужно скакать, — сказала Ахатта.
Техути пожал плечами.
— Скажите другое. Тебе ехать нельзя, Ахи, у княгини нет молока. Нельзя рисковать жизнью мальчика.
Все помолчали. Мальчик зашевелился, замахал сжатыми кулачками, сморщил личико, освещенное тусклым мигающим светом лучины. Хаидэ и Ахатта одновременно склонились к нему, протягивая руки. И Хаидэ отодвинулась, позволяя подруге взять ребенка на руки, только подержала его за маленький кулачок, пока тот присасывался к текущему соску.
— Мне придется втащить сюда и убитых, — спохватился Техути, — нет времени их зарывать. Свалим в норе и забросаем хворостом. А дыру сюда придется пока завалить, чтоб вас не нашли.
— Тогда нас не найдет и Убог, если вернется, — сказала Хаидэ, — если мы будем сидеть тут, как мыши.
— Найдет, — Ахатта, покачивая мальчика, улыбнулась, — найдет, я оставлю ему знак.
Когда ребенок поел, она отдала его матери и полезла в каменный лабиринт следом за Техути и девушкой, которые ушли раньше, чтоб забрать сумки и бурдюки. Хаидэ осталась одна с сыном, сидела, привалившись к каменной стенке, качала ребенка и слушала исходящее болью тело. Да, она не сможет скакать так быстро, как нужно. Жаль, что некого отослать с одной лошадью подальше в степь, на всякий случай. Если не вернется Техути, через день и, может быть, ночь, все равно надо будет выбираться наружу и ехать навстречу воинам, что будут искать их. И лучше верхами, чем пешком. Жаль, что он уезжает. Это время под каменными сводами ей хотелось бы провести с ним, потому что дальше — кто знает, что будет дальше.
Когда трупы свалили в земляной мешок, сдвинув их в узкую нишу под нависшим глинистым сводом, Техути протиснулся в камеру, взял Хаидэ за руку.
— Все сделаю, чтоб вернуться быстро и вытащить вас отсюда. Ты знай, все.
— Я верю тебе. Бери девушку и скачите.
— Я не поеду от госпожи!
Они обернулись на испуганный возглас. В красном мерцании бывшая пленница сидела на корточках у входа в камеру, переводила с Техути на Ахатту блестящие глаза. Повторила:
— Не поеду!
— Тогда я велю тебе, — строго ответила Ахатта, — я твоя госпожа, так? Скачи и вернитесь живыми.
— Да, госпожа! — с восторгом согласилась та, и неловко поклонившись, полезла в каменный лабиринт. Подруги переглянулись и рассмеялись.
— Видишь, Хаи, теперь у меня есть своя подданная! — важно сказала Ахатта.
— Даже двое, у тебя еще есть Убог!
— Нет, — Ахатта стала серьезной, — бродяга не подданный мне. И тебе тоже. Он сам по себе.
Техути выпустил руку княгини. Она обернулась к нему:
— Поскачете, оставляя курганы ровно за спиной, пока не засветит над левой бровью сережка Миисы. Это перед самым утром. Тогда повернете так, что сережка была над переносицей, ближе к уголку левого глаза, и скачите, пока не увидишь курганный круг.
— Да.
Он кивнул, повернулся и полез следом за девушкой, у которой они не спросили даже имени. Жаль, что попрощались быстро и неловко. Он хотел бы обнять Хаидэ, а то вдруг и правда, его убьют в степи. Но если убьют, к чему тогда все нынешние объятья…
Полз по каменной кишке, стукаясь локтями и плечами, и мрачно ругал себя. С чего он взял, что надо лишь дождаться, когда княгиня родит и снова станет легкой и стройной, как прежде? С чего решил, что все вернется, будто она вернется к своему девичеству, и любовь будет расти, делая их все ближе? Она теперь не просто дочь Торзы, она матерь будущего вождя.
Девушка ждала его на склоне холма. Уже сидела в седле, подобрав юбку над голыми коленями. Кинула ему повод и Техути взобрался на лошадь, оглядывая макушку холма. Ничего на ней, лишь будет видна поутру примятая трава, да пара кострищ — второй костре они развели и сразу потушили, чтоб спрятать пятно крови от смерти Агарры, прочих Ахатта убила аккуратно, как и подобает дочери зубов Дракона, оставив кровь на шкурах, которые они убрали под землю.
Когда спускались с холма, девушка сказала важно:
— Госпожа поставила на серединном камне у самой земли такой знак, как пальцы и перекладинка. Она сказала — певец увидит и поймет. Она очень умная, моя госпожа. И хитрая. Она смелая, спасла меня. Она…
— Хватит, — попросил Техути, — нам долго ехать. Дай мне подумать.
Они тряхнули поводья и полетели через сонную степь, которая пахла цветами и новой травой, клонила стебли к земле, ожидая утренней росы. Три лошади послушно скакали следом.
Хаидэ лежала, прижимая к боку сына. Тяжелый сон наваливался на нее, запрокидывая подбородок, и тогда дыхание рвалось, она сглатывала и сжимала зубы. А потом снова проваливалась в сон. Просыпаясь опять, слышала, как возится у входа в камеру Ахатта, подкапывая со стороны коридора глину в расщелинах каменного лабиринта и заваливая окраины обломками камней. Хаидэ казалось, она спит вечно и так же вечно роет упорная Ахатта. Но вот, наконец, та села рядом, отдуваясь, сказала вполголоса:
— Сделала, что смогла. Изнутри тоже приладила камень, теперь если зажжем огонь, из коридора виден не будет. Тебе поспать надо, Хаи. Ты слаба.
— Я уже спала… — медленно ворочая языком, заперечила княгиня, — я уже… долго…
— Не долго. Это боль растягивает время. Больно тебе?
Хаидэ сквозь сон слушала, как ноет живот, скручивая огненный клубок между ног, как дергает грудь, из которой кровь уводит налитое в нее молоко. И голова кружится, хотя может это от кислого чужого вина, что отобрали у варваров.
— Больно, — ответила и заснула, на этот раз надолго.
Ей снился Техути, как он скачет по ночной, зачеканенной серебром света степи, а рядом скачет безымянная подданная Ахатты и ветер от быстрого бега оголяет колени. Во сне Техути взглядывал на спутницу, пока его взгляд не стал таким сильным, что бег замедлился и девушка, закинув поводья на шею косматой злой лошадки, спрыгнула, почти слетела, взмахивая юбкой. А он уже ждал, раскинув руки, и принял ее, валя на богатую сочную траву. Траву взрослой весны, что вырастает для всех, кто любит… Как же мечтала она, что когда-нибудь упадет вот так, глядя на лицо любимого над собой. Лицо вместо луны, глаза вместо звезд. И чтоб это любимый, чтоб сердце растаяло и утекло в корни трав, питая их женской любовью.
Она застонала, неловко наваливаясь на подвернутую руку. Мечтала. И не дано ей такой простой радости, которая дается обычным девчонкам с голыми коленками. Даже сон говорит ей о других, в нем нет ее самой. А она уже мать, значит, кончилась ее весна и началось лето. В лете тоже будет свое счастье, но весеннего не будет уже никогда.
Заплакал ребенок, и она проснулась, с трудом шевеля рукой, которую отлежала. Отрывая взгляд от голой спины египтянина, мерно двигающейся над обнаженным телом девушки, раскрыла глаза в мерцающий красный полумрак. Черная тень Ахатты рядом скорчилась, держа руками маленькую тень ее сына.