– А хоть бы и так, – упрямо стояла на своём Дета, – он дед, вот пусть и заботится о внучке. Поди-ка, ничего он ей не сделает, а если что, так отвечать придётся ему, а не мне.
– Хотела бы я знать, – Барбель перешла на пытливый тон, – что же такое на совести у старика, если у него такой тяжёлый взгляд, если он живёт там, на альме, один-одинёшенек и, почитай, никогда не показывается на люди. Говорят-то про него всякое. Но тебе лучше знать – небось слыхала что-нибудь от сестры, а, Дета?
– Слыхала, да не скажу: если до него дойдёт, то мне не поздоровится!
Но Барбель давно разбирало любопытство: какая тайна кроется за поведением Дяди Альма, откуда такой грозный вид, отчего он живёт на высокогорном альпийском лугу совсем один, а если о нём заходит речь, то люди стараются отделаться парой слов, как будто боятся сказать что-нибудь против него, но и за него высказываться не хотят. Барбель не знала также, отчего все в Деревушке зовут его Дядя Альм. Какой же он дядя всей деревне? Но уж коли так, она тоже называла старика не иначе как Дядя. Барбель не так давно вышла в Деревушку замуж, а прежде жила внизу, в Преттигау, поэтому ещё не вполне была знакома со всеми местными делами и особыми личностями Деревушки и её окрестностей. Дета, её добрая знакомая, наоборот, была родом из Деревушки и до недавнего времени жила здесь со своей матерью; но год назад мать умерла, и Дета перебралась вниз, в Бад-Рагац, где имела хороший заработок горничной в большом отеле. Она и в это утро пришла сюда с ребёнком из Рагаца; до Майенфельда им удалось добраться на телеге: их подвёз знакомый по пути.
Барбель не хотела упустить возможность хоть что-то выведать. Она доверительно взяла Дету под руку и сказала:
– От тебя можно хотя бы узнать, верно ли говорят люди и много ли привирают: ты-то, чай, знаешь всю историю. Скажи мне хоть немного, что со стариком и всегда ли он был такой суровый и такой человеконенавистник.
– Всегда ли он был такой, я в точности знать не могу, мне всего-то двадцать шесть, а ему наверняка все семьдесят, так что молодым я его не застала, на это ты напрасно рассчитывала. Но если бы мне быть уверенной, что это не разойдётся потом по всему Преттигау, я могла бы тебе много чего о нём рассказать: моя мать была родом из Домлешга, и он тоже.
– Ах, Дета, ну что ты такое говоришь! – с обидой воскликнула Барбель. – В Преттигау не так уж охочи до сплетен, а я тоже не болтлива, когда надо. Расскажи мне, тебе не придётся об этом жалеть.
– Ну ладно, так и быть, только смотри слово держи! – предупредила Дета. Но для начала оглянулась, далеко ли ребёнок и не услышит ли то, что она собралась рассказать. Но девочки вообще не было видно, она, должно быть, уже давно отстала от своих провожатых, а те за разговором не заметили.
Дета огляделась. Тропинка петляла, но просматривалась вниз чуть ли не до самой Деревушки, и на ней никого не было.
– А, вон она, – воскликнула Барбель, – видишь? – И она показала пальцем далеко в сторону от тропинки. – Карабкается по склону вместе с Петером-козопасом и его козами. А чего это он сегодня так припозднился со своей скотиной? Ну вот и славно, он присмотрит за ребёнком, а ты можешь мне спокойно всё рассказать.
– Петеру совсем не обязательно за ней присматривать, – заметила Дета, – она не так глупа для своих пяти лет, всё видит и понимает, что почём, уж это я за ней примечала. И это ей пойдёт на пользу, ведь у старика больше ничего не осталось, кроме двух коз да горной хижины.
– А раньше было больше? – спросила Барбель.
– У него-то? Ещё бы, имел и побольше, – с горячностью ответила Дета. – Один из лучших крестьянских дворов в Домлешге – вот что он имел. Он был старшим сыном, а всего их было два брата. Младший был тихий и порядочный. А старший не хотел ничего делать, только изображал из себя большого барина, разъезжал по округе и связался с дурными людьми, которых тут никто не знал. Он промотал и проиграл всё имение, а когда это открылось, его отец и мать с горя умерли друг за другом, младший брат, оказавшись ни с чем, пошёл по миру неведомо куда, а сам Дядя, лишившись всего, кроме дурной славы, тоже пропал из виду. Поначалу никто не знал, куда он делся, потом говорили, что он подался в Неаполь в солдаты, потом о нём не было ни слуху ни духу лет двенадцать-пятнадцать. Потом он нежданно-негаданно снова появился в Дом-лешге с мальчиком-подростком и хотел пристроить его у кого-то из родни. Но перед ним закрывались все двери, и никто не хотел с ним родниться. Очень его это ожесточило. Он сказал, ноги его больше не будет в Домлешге, и подался сюда, в Деревушку, и жил тут с мальчишкой. Жена, видать, была из Граубюндена, там он её встретил, там и потерял. Деньги у него, должно быть, ещё водились, потому что мальчика, Тобиаса, он отдал в обучение ремеслу, и тот стал хорошим плотником и порядочным человеком, уважаемым во всей Деревушке. Но Дяде не доверял никто, и даже поговаривали, что из Неаполя он дезертировал, иначе бы дело для него добром не кончилось, потому что он якобы кого-то там убил – ясное дело, не на войне, как ты понимаешь, а в драке. Мы, однако, родство признали, ведь бабушка моей матери была сестрой его бабушки. Вот мы и звали его Дядя, а поскольку мы, почитай, со всеми в Деревушке хоть в каком-нибудь да родстве, то и все остальные тоже звали его Дядя, а с тех пор, как он поселился на альме, за ним так и закрепилось прозвище Дядя Альм.