Та встреча вождя с интеллигенцией, запечатленная на пленке, ныне может быть проанализирована и оценена по достоинству. Неостановимо было новое мышление; занесенный кулак Хрущева и протянутая им рука прощения тоже были веяниями нового десятилетия, когда громили, но не расстреливали, запугивали, но не сажали. Сотни тысяч вернувшихся из лагерей, жертвы сталинских репрессий, тоталитарного режима уже несли правду истории. Мы узнали такое, что, казалось, возвращение власти в тот строй и систему взглядов уже невозможно. Заблуждение развеялось, хотя и не полностью, в 1965 году, когда начался процесс над Андреем Синявским и Юлием Даниэлем.
В то же время иллюзия свободы заставляла нас продвигаться в запретное пространство вольницы, а власть, например, уже не могла закрыть «Современник» и Таганку.
Противоречивость эпохи отражалась и в странном поведении министра культуры Екатерины Алексеевны Фурцевой. Бесконечные запреты, которые она озвучивала, ее попытка держать под бдительным оком личную жизнь каждого крупного художника, в особенности посланцев культуры за рубежом, ее смертельный страх перед «аморалкой», гневом Хрущева и ЦК неожиданно сменялись отвагой, желанием понять и защитить талант. Она рисковала, поддавалась интуитивным чувствам. Назначила бунтаря Олега Ефремова художественным руководителем МХАТа, разрешила репетиции острых пьес Михаила Рощина, Михаила Шатрова, Александра Гельмана, в какой-то момент не дала снять Юрия Любимова с поста художественного руководителя Таганки (потом, правда, испугалась). Она способствовала и назначению Алова и Наумова руководителями нового объединения. Впоследствии некоторые художники (Майя Плисецкая, Людмила Зыкина, Григорий Чухрай) с благодарностью вспоминали о том, как она их защищала.
В конце 70-х стало очевидно, что идеологически «построить» два «новых» поколения советских людей, вкусивших оттепели и увидевших западный образ жизни, уже не удастся, уже невозможно. Именно эти молодые в середине 80-х, при горбачевской перестройке и гласности, рванутся в свободное плавание, решительно осуществляя замыслы, о которых мы в 60-х и мечтать не смели.
Появятся картины, далеко шагнувшие вперед, – «Солярис» и «Сталкер» Тарковского, «Покаяние» Абуладзе, ленты о фашизме. После смерти Алова продуктивность в Шестом объединении резко упала, потеря соавтора и друга для оставшегося в одиночестве худрука долго мешала ему обрести форму.
С тех пор я часто встречала Владимира Наумова на чьих-то юбилеях, презентациях и, увы, похоронах. Седой, худощавый, высокий, он сохранил шевелюру, блеск глаз, подвижность и быстроту реакции. Он неизменно доброжелателен. Однажды я заехала к нему на «Мосфильм», захотелось побывать в комнатах, где сиживали 40 лет назад, увидеть, что сохранилось от того Шестого объединения. Разумеется, почти все неузнаваемо перестроено. Только насыщенная фотографиями, афишами, книгами приемная худрука напоминает о былом. И появившаяся сравнительно недавно книга «В кадре».
Нам не дано предугадать, достигнет ли нынешний российский кинематограф уровня тех былых шедевров. А наше содружество в Шестом объединении «Мосфильма» напоминает уже комету, которая, падая на Землю, теряет свой свет.
Часть вторая
Андрей
Предпервая глава
20 января 2016 года
Я иногда думаю о том, что моя привычка слушать радио, смотреть телевизор и читать прессу приносит мне другую информацию, отличную от той, которую я помню. Меня всегда поражает, что в освещение жизни Андрея Вознесенского, в некоторые воспоминания, вкрадывается такой большой процент мифологии. Когда человека уже нет и он не может ничего возразить и опровергнуть, люди начинают выдумывать многие вещи. Сейчас моей побудительной причиной рассказать какие-то истории об Андрее, свидетелем которых я была, является желание передать свою версию случившегося, а вовсе не опровергнуть.
Для меня интересен сам факт того, что неполучение желаемого вызывает в человеке сильное желание домыслить, вообразить. Меня это никогда не задевало… хотя, конечно, задевало, раз я через столько лет про это вспоминаю. Но чувство юмора всегда стирало обиды. У меня очень сильное и не раз спасавшее меня чувство юмора и умение смеяться над самой собой. Я могу посмеяться и над тем, как выгляжу, и над тем, что говорю.
К таким историям относятся рассказы некоторых женщин, которые прочитывали поступки и рассказы Андрея совершенно не так, как это было на самом деле. Мне кажется, что они и сами понимали, что это не так, но самоутешение и желание восстановить свое достоинство в этих историях всегда превалировали. Я никогда не комментирую подобные вещи, так как считаю, что если человеку удобнее и приятнее так думать, то пусть он так и думает.